Олег Слободчиков - Нечисть

- А что это за имя? - насторожился я.

- Прозвище, - пожал плечами Домовой. - Имя у нее - хрен выговоришь и запомнишь... Меня тоже по документам Домном назвали. С чего бы и зачем разберись теперь. А в ее доме в старину Ведменев жил, баба Марфа его помнила. Теперь эту Элефантору, или как ее, Ведменихой за глаза называют.

В дом степенно вошла полнеющая женщина на исходе среднего возраста. Круглый зад ее был обтянут тонкими штанами, тяжелые груди под яркой майкой катались по круглому животу, за впалыми, беззубыми губами виднелся желтый, прокуренный клык. За женщиной по пятам следовал пес, уродливей которого я ничего не видел на своем веку. Казалось, этот выродок собрал в себе все собачьи и лесные крови: короткие кривые ноги, длинное змеиное туловище, большая обезьянья голова и огромный пушистый хвост, который торчал как поставленная на черенок метла. "Чтоб мне сивухой подавиться, - подумал я, если все болотные шишиги не походят на эту бабенку как родные сестры".

Но стоило Ведменихе улыбнуться, и я уже засомневался в этом; стоило ей заговорить - я стал прочесывать глаза: не иначе как мороком залепило их. Передо мной была улыбчивая и ласковая женщина с приятным голосом и с манерами, каких я на своем веку не видывал, она была из тех людей, о которых я слышал, что они есть на свете, но никогда не встречал.

- Ах, как славно, что вы к нам пришли и еще один дом не будет пустовать! - заворковала она, излучая глазами свет. - Милей и добрей вашей бабушки я старушек не знала и до сих пор в печали об утрате. - смахнула слезинку с глаз, всхлипнула и снова просветлела лицом. - Пойду принесу баночку молока вам на новоселье...

Ее пес не переступал порог и враждебно поглядывал на меня, тайком от хозяйки показывая гнилые зубы. Очарованный гостьей, обласканный ею, я не знал, как вести себя: грозно ли сопеть, поглядывая хмуро, громко ли ругаться, привлекая внимание? И то и другое было в обычае на болотах, но не подходило для деревни. Как вести себя здесь, я не знал. От этого своего неумения я обильно потел и вытирал длиннющий свой нос кулаком. Но вот я схватился за кочергу. Пес с визгом и рычанием отскочил от крыльца. Ведмениха, опасливо поглядывая по сторонам, попятилась к двери, откланялась и ушла. Затушив плевком окурок, ушел следом за ней Домовой.

Я вышел на крыльцо с радостью в груди и с желанием начать новую жизнь. Первым делом вырубил лопатой всю крапиву возле дома. Когда она полегла, как нечисть после шабаша, я выпрямился, стряхнул со лба пот и решил идти к морю. Оно давно призывало меня. Я чувствовал этот зов, его запахи, вдыхал его свежесть, подкатывавшую к самому лесу, слышал плеск волн. Подумал, что нужно бы сходить к бабушке за речку, но дольше откладывать встречу с морем не было сил. Я решил, что бабка уже никуда не уйдет, и направился через всю деревушку к берегу.

На левом берегу таежной речки, впадавшей в море, к скальному склону заросшей лесом горы прилепились семь старых домиков, покосившиеся изгороди и сараи. В лучшие времена здесь стояло до полутора десятков домов. Я помнил, что прежде люди жили здесь мирно и дружно, имели многодетные семьи, много огородов и домашнего скота.

На правом берегу речки люди никогда не селились: здесь было только кладбище на краю леса. Между деревенькой и морем, по самому берегу, тянулась высокая насыпь с рельсами старой железной дороги, проложенной еще дедами и прадедами моей бабы Марфы. Вдоль полотна стояли черные покосившиеся кресты столбов с обвисшими проводами.

Я поднялся на насыпь - прохладный ветерок пахнул в лицо родниковой свежестью, синяя даль воды сливалась вдали с синевой неба и где-то там, на краю видимого, исчезала призрачной дымкой. Чуть шумела волна, накатываясь на берег, шелестел листвой лес. Мне показалось вдруг, что вода и воздух, море и небо - едины. Что каплей влаги или дуновением ветерка я скатился с болот, выскользнул из таежной пади и взлетел над скальными глубинами морского дна. Море было еще прекрасней, чем представлялось мне туманными утрами на болотах. Но долго любоваться им мне не дали.

Возле самой воды, где на камнях догнивал остов большой лодки, суетливо бегал лысый старик с облупившимся красным носом, похожим на прокисший помидор, и кричал потревоженной птицей:

- Душегуб!.. Предатель!.. Доносчик! - старик грозно блистал молодыми, в цвет моря глазами и хлестал себя по лысине узловатыми пальцами.

Недалеко от берега волна покачивала лодку, в ней сидел рыбак, к которому обращены были крики, и невозмутимо выбирал сеть. Выпутав из ячеек рыбину, он сладострастно бил ее головой о борт и швырял себе под ноги. При каждом ударе бегавшего по берегу старика встряхивало и корчило, он хватался за голову, снова кричал пронзительным голосом:

- Душегуб!..

Я спустился с насыпи, склонился над волной, плеснул чистой водой в изъеденное болотным гнусом лицо и сел на камни. Вопли старика раздражали меня. Я терпел их, сколько было сил, а когда стало невмочь, плюнул под ноги и спросил:

- Чего орешь?

старик обернулся, подскочил ко мне, размахивая руками:

- Глянь, что делат! Кровосос болотный! Кажну рыбину истязат! Будь тому свидетель - Бог, он все видит!

Спохватившись, старик взглянул на меня пристальней:

- А ты откуль взялся? Турист, чё ли? Может, у тебя выпить чего есть, так заходи. Меня-то весь берег знат. А тот, - кивнул на рыбака, - пришлый, с города. Устроился лесником и браконьерит.

Я взглянул на старика, поводил по сторонам своим длиннющим носом, выпучил один глаз, потом другой. Старик не таращился на мой нос. Я задрал нос к небу и сказал важно:

- Я - Марфин внук!

- Покойной? - глаза старика лукаво блеснули. - Тогда и вовсе никак нельзя не выпить: помянуть и побрызгать... Я тебе рыбы дам, ты снеси к старухе и на водку поменяй. У нее в погребе цельный ящик.

Ну вот, испортили мне встречу с морем: волна как волна плескалась у самых ног, синь как синь застилала горизонт. "Не дело начинать свою новую жизнь с питья, веселья и греха", - подумал я, отгоняя льнущий соблазн, как назойливую муху, еще раз взглянул на волну и пошел на кладбище. Старик подозрительно смотрел мне вслед и чего-то ждал...

От старого кладбища первостроителей на другом берегу речки остались только ровные холмики, обложенные тесаным камнем и заросшие березами. Когда-то деды и прадеды, вдохновленные высокими мечтами и научными идеями, строили железную дорогу, мосты и тоннели к самому лучшему из заливов святого моря, чтобы выстроить город в таком месте, где святости искать не надо - она вокруг и во всем. Они жили для счастья будущих поколений, отказывали себе во всем во имя цели и тем были счастливы; удобных домов себе не построили, погибших и умерших хоронили наспех, как после боя, надеясь вернуться в лучшие времена и поставить памятник каждому павшему на подступах к будущему городу счастья. Но не вернулись.