Михаил Слонимский - Черныш

- Помнила! - злобно проговорила Варвара Петровна. - Поди, рада была, что от урода такого отделалась. Ух, и не люблю же я тебя, злодея!

Чаплин говорил:

- И вот, оказывается, умерла. Давно умерла. И как вспоминаю сейчас очень она была хорошая жена. Такая жена...

- Сволочь ты и пес! - сказала тетка.

Чаплин грустно покачал головой.

- Да что же мне делать было? Такой я человек: семейным счастьем или тихой жизнью заинтересоваться не могу. Мне борьба нужна во всем, я человек военный.

- Дурак, - сказала Варвара Петровна.

Чаплин продолжал, вздохнув:

- Это все ничего. А вот я о чем думаю: дочери-то моей Лизе семнадцать лет. Семнадцать лет! Это значит: что же такое? Это значит: я уже старик? Она как ко мне вошла - я к ней любезничать. И вдруг - как пуля в лоб - дочь. Изменилась очень, выросла. И ведь не так далеко жила от меня, а все не шла. И вот нищета пригнала. Это что ж? Старик я? Конец моей жизни?

И Чаплин опустился на кровать к тете.

- Пошел прочь с чистой кровати! - приказала Варвара Петровна. - Да уж ладно, не горюй. Живи, бог с тобой!

- Горевать не приходится, - отвечал Чаплин. - Я помирать привык. Много раз в борьбе помирал. Да только обидно все-таки!

Он прибавил, помолчав:

- Вы уж, Варвара Петровна, позаботьтесь о моей дочери. Чаю больше сготовьте, булок, обед... Ну, да вы сами знаете.

И он вышел.

Варвара Петровна ворчала вслед ему:

- Народу сколько поубивал, беспорядку сколько наделал, - а теперь туда же за утешеньями лезет. Нет тебе утешенья, убийца проклятый!

Впрочем, больше всего было сейчас обидно Варваре Петровне то обстоятельство, что племянник только теперь, когда понадобилось по хозяйству, сообщил ей о жене и дочери. А раньше - не для булок, а для души не мог разве родной тетке сказать?

Вечером Чаплин советовался с теткой, как быть с дочерью?

- Может-быть, ее в деревню отослать? Я бы ей даже денег дал. Она ж без дела пропадет, а какое сейчас ей дело найти? Определить, конечно, куда-нибудь можно, да где ей жить? Ведь не вещь она - в шкаф не сунешь, если кто ко мне пришел. Да и мало ли что бывает с девицами: заболеет еще или влюбится. Я их во как знаю: нарушают они жизнь, если вместе жить. Беспокойно станет и занятиям вред.

Варвара Петровна всплеснула руками.

- Злодей ты! Изувер ты и злодей! Да такую всякий с удовольствием к себе возьмет, всякий на ней женится.

Чаплин задумчиво поглядел на тетку.

- А кому бы жениться на ней?

И тут же продолжал:

- Надо ей замуж, это верно. Муж ей все, что надо, предоставит. А я с дочерьми не привык - я человек военный. Да и дочь ли она мне? Может-быть, и врет она все, добротой моей пользуется. Пришла с улицы, - по книжке - дочь, а кто ее знает? Ведь уж одиннадцать полных лет не видались, а мать ее - так мать ее вот Черныш, которому я помощь оказал, - он и то лучше меня помнит. А я и забыл, я с фронта и не возвращался к ней. Кто знает: какая это девица? Может-быть - дочь, а, может-быть, и не дочь.

Подумав, он прибавил:

- Верней, что и не дочь она мне. Ненужна мне дочь - я человек военный. Ну, да уж ладно - приходится мне, видно, обо всех заботиться.

- Злодей ты, - отвечала на всякий случай Варвара Петровна. Однако, она не настаивала уже на хороших качествах Лизы.

А Чаплин этим же вечером говорил Лизе:

- Ну, вот, дочурка, и устроим тебя: быстренько замуж отдадим. И Варвара Петровна советует. Я тебе завтра скажу за кого, а в воскресенье и познакомитесь.

Лиза ничего не ответила. Да она и весь день молчала. Ей не о чем было говорить с этим совершенно чужим ей человеком, у которого пиджак, брюки, бородка и подстриженные усы были одного и того же серого седоватого цвета. Отец весь в секретах и тайнах. Даже шкаф, столы - все у него было замкнуто на ключ, а ключи он носил при себе, и они противно бренькали у него в кармане брюк. Лиза в испуге решила, что он не иначе как шпион или невероятный богач. Она не знала, что и в шкафу, и в столе лежит у Чаплина совершенная дрянь. Самое ценное, что там было, - это коллекция порнографических открыток.

IV.

Из ворот полуразрушенного дома на набережную Екатерининского канала вышел огромный рыжий пес. Пес жмурился. Он явно любил в эту минуту все, что видели его желтые глаза. От восторга перед миром пса

даже слеза прошибла. Он очень ласково глянул на проходившего мимо Черныша и сразу же, отвернув морду, зевнул в июньское светлое небо.

Когда ноги Черныша оказались на одной линии с мордой пса, пес, бросив притворяться, взрычал и кинулся к его сапогам, так стремительно, словно им выстрелили. Черныш хлестнул пса стэком по быстрой оскаленной морде и отскочил.

Пес снова бросился на него.

- А, дьявол! - радостно сказал Черныш, снова хлестнул пса стэком и отпрыгнул.

Пес промахнул мимо, взрычал и опять скакнул на зеленую шинель.

- У, дьявол! - пробасил Черныш.

Он, не думая, почему и зачем он это делает, хлестал пса справа и слева, спереди и сзади, и приговаривал в совершенном восторге - то низким басом, то тончайшим тенором:

- А, дьявол! У, дьявол! Э-эй, дьявол!

Пес, обезумев, кидался из стороны в сторону. Он уже не нападал, а только увертывался от ударов. Глаза его налились кровью; язык вывалился; рычанье то-и-дело переходило в визг, - но бежать с поля сражения псу было обидно.

Черныш прихлестывал пса, приговаривая уже ласково:

- И не с такими дрались. Пострашней тебя видали.

При этом он левой рукой расстегивал ремень. Расстегнул, зажал в кулак оба конца ремня, кинул петлю на шею псу и скрутил, ударяя пса ручкой стэка по носу.

Пес хрипел в отчаянии. Теперь уже ясно было, что он просто очень голоден и у него нет сил сопротивляться.

Черныш потащил пса по набережной, завернул в ближайший переулок, прошел три дома и втянул пса во двор четвертого дома, где в третьем этаже помещалась квартира Уточкина.

У подъезда, прислонившись к серого камня стене, стоял Чаплин.

- Наконец-то! - воскликнул он. - А я тебя уж с полчаса жду. Уточкина дома нет, дверь заперта.

Черныш отвечал:

- Я, представь ты себе, пса словил. Дикие псы по городу бродят. Это явление недопустимое.

- У меня дело к тебе, - сказал Чаплин.

Черныш продолжал, разгорячаясь:

- Недопустимое явление. Иду я, представляешь себе картину, по набережной и вдруг пес - гау! - и на меня. Я его хлыстом! А он, ни слова не говоря, скок и зубами в шинель. Я его опять хлыстом. А он - как снова скок! Я его - как опять по морде! Он - скок, я - по морде, - представляешь ты себе живо эту картину! Скок - по морде, раз-два, еще и еще - недопустимое явление!

Герой рассказа - пес, - лежал, высунув язык, у ног нового хозяина. Пес часто и тяжело дышал, отчего его облезлые и тощие бока подымались и падали. Пес ловил взгляд Черныша: он хотел жрать, - но Черныш глядел на Чаплина.

- Да, - сказал Чаплин, - пес - это штука. А я к тебе вот по какому делу. Беда случилась. Я тебя выручил, теперь ты меня выручай.