Николай Лейкин - Писарь

— Знаешь, какъ Завитухина-то величать? — спросилъ онъ вдругъ женщину.

— А какъ его звать-то? Постой… Кажись, Константинъ Николаичъ.

— Ну, вотъ и врешь! Идешь писать прошеніе о дровахъ, и не знаешь, кому. А вотъ я спеціалистъ, такъ знаю. Василій Кондратьичъ онъ. А Константинъ, да и то не Николаичѣ, а Александровичъ — это предсѣдатель приходскаго попечительства, гдѣ праздничныя раздаютъ.

Женщина поклонилась.

— Ты ученый — тебѣ и книги въ руки, а намъ, сиротамъ, гдѣ-жe знать.

— Ну, то-то. Посмотрѣлъ-бы я, какъ тебѣ ходячій писарь написалъ-бы, тотъ самый, что умеръ, которымъ ты меня упрекаешь, что онъ тебѣ по семи копѣекъ за прошеніе писалъ.

— Нѣтъ, милостивецъ, онъ зналъ, онъ все чудесно зналъ — нужды нѣтъ, что пьющій былъ, — отвѣчала женщина.

— Не могъ онъ Василія Кондратьича знать, потому что Василій Кондратьичъ этотъ только нынѣшнею осенью назначенъ. Не мели вздору. А вотъ назвалъ-бы онъ его въ прошеніи Константиномъ Николаичемъ, онъ-бы и разсердился за непочтеніе… разсердился и не далъ-бы дровъ. Зря-бы прошеніе пропало. Да… Такъ вотъ ты пятачка-то и не жалѣй, что спеціалисту передала. Спеціалистъ напишетъ по настоящему, что и какъ — всему тебя обучить и наставить. Вотъ какъ о дровахъ надо заголовокъ дѣлать.

Колотовъ прочиталъ написанное и спросилъ:

— Вдова ты, мужнина жена или дѣвица? Крестьянка, мѣщанка или солдатка? Званіе…

— Дѣвица, дѣвица, миленькій… Крестьянская дѣвица Новгородской губерніи, Крестецкаго уѣзда Василиса Панкратьева.

— Совѣтую писаться вдовой. Дѣйствительнѣе. Лучше помогаетъ. Вѣдь по паспортной книгѣ никто провѣрять не станетъ. Всѣ вдовами пишутся. У кого и настоящій-то мужъ есть — и тѣ вдовами себя обозначаютъ.

— Ну, вдова, такъ вдова, миленькій, — согласилась женщина. — Тебѣ съ горы виднѣе.

— Ладно. А сколько дѣтей.

— У меня-то? Да двое, голубчикъ.

— Напишемъ пятеро. Такъ лучше. Да и число круглѣе. А если будутъ обслѣдовать и придутъ, то говори, что у тебя пять и есть, а трое въ деревнѣ. Вѣдь ты крестьянка?

— Крестьянка, батюшка.

— Самъ-то при тебѣ?

— При мнѣ. Да что онъ! Только пьетъ безъ пути, да меня колотитъ, — махнула рукой женщина. — А подмоги никакой. У меня-же отниметъ, если какой двугривенный увидитъ. Работалъ тутъ какъ-то на конкахъ, снѣгъ сгребалъ, а потомъ вдругъ пересталъ ходить… Желаю, говорить, отдыхать, потому я человѣкъ больной и испорченный… Теперь все лежитъ…

— Ну, довольно, довольно. Завела машину, такъ ужъ и не остановишь. Я для того спросилъ, чтобы наставить тебя. Его ты ужъ куда-нибудь прибери, если обслѣдовать придутъ. Ужасно не любитъ, когда изъ-за занавѣски торчитъ такое чудище мужское, — говорилъ Колотовъ.

— Милый, да вѣдь у меня жильцы, я квартирная хозяйка: такъ какъ-же…

— Ну, я предупредилъ. А теперь мое дѣло сторона. Также, чтобы посуда казенная на столѣ и на окнахъ не стояла. Этого не любятъ обслѣдователи.

— Да вѣдь гдѣ попало ставятъ, черти. Ино и не самъ поставить, а жильцы. Конечно, не порожнюю не поставятъ, потому тоже боятся за золото-то въ ней…

— И порожнюю посуду убирай. Все это я для того говорю, чтобъ мое прошеніе дѣйствительнѣе было. А то вѣдь зря… Казенную посуду не обожаютъ.

Перо Колотова стало писать. Писалъ онъ, довольно долго и наконецъ сталъ читать:

«Оставшись постѣ смерти моего мужа безпомощною вдовой съ пятью малолѣтними дѣтьми и при беременности шестымъ, не имѣя ни родственниковъ ни знакомыхъ для поддержки моихъ больныхъ сиротъ, страдающихъ малокровіемъ, не получая ни откуда ни пенсіи и ни пособія, я трудами рукъ своихъ должна снискивать себѣ и дѣтямъ пропитаніе, между тѣмъ какъ я сама больна ревматизмомъ, головокруженіемъ и порокомъ сердца что мѣшаетъ мнѣ добывать и скудное пропитаніе. Для поддержанія-же себя и дѣтей содѣржу маленькую квартиру и сдаю жильцамъ, сырую и холодную, такъ что при нынѣшней дороговизнѣ топлива и отопить ее не могу, а потому, припадая къ стопамъ вашимъ, молю о выдачѣ мнѣ дровъ для обогрѣнія моихъ сиротъ къ предстоящему празднику Рождества Христова. Я-же съ своей стороны буду возсылать мольбы къ Всевышнему о здравіи и благоденствіи вашемъ и всего почтеннаго семейства вашего».

— Нравится? — спросилъ Колотовъ, прочитавъ прошеніе.

— Да ужъ чего-же лучше! — отвѣчала женщина.

— А что насчетъ ревматизма, то ужъ навѣрное онъ у тебя есть.

— Да какъ не быть, миленькій! Синяки и тѣ поджить никогда не могутъ отъ него, изверга. Чуть заживетъ одинъ — новый явился.

— Ну, ужъ насчетъ синяковъ-то помалкивай.

— Да я вамъ это только, голубчикъ.

— Не грамотная, поди?

— Да откуда-же грамотной-то быть! Была-бы грамотная, такъ сама-бы написала.

— Ну, ты насчетъ этого не дури. Много есть грамотныхъ, а прошенія о помощи писать не могутъ. Тутъ нуженъ спеціалистъ. А неграмотная, то я за тебя подписаться долженъ.

И Колотовъ расчеркнулся:

«Вдова крестьянка Василиса Панкратьева, а по безграмотству ея и личной просьбѣ расписался и руку приложитъ отставной канцелярскій служитель Акинфій Колотовъ».

— Ну, теперь тебѣ нечего здѣсь торчать. Всѣ свѣдѣнія у меня о тебѣ есть, а остальныя три прошенія могу я тебѣ и безъ тебя написать, — сказалъ онъ женщинѣ. — Я напишу, а ты сегодня вечеркомъ или завтра утречкомъ зайди за ними и получишь.

Женщина переминалась.

— Да лучше ужъ я подождала-бы, миленькій, потому деньги я отдала….- начала она.

— Да чего ты боишься-то, дура! Не пропадутъ твой деньги! — закричалъ на нее Колотовъ. — Здѣсь и на рубли пишутъ прошенія, да и то не опасаются. Ступай!

Женщина, нехотя, медленно вышла изъ комнаты, бормоча:

— Такъ ужъ пожалуйста къ вечеру, потому завтра утречкомъ подавать думаю. Пораньше подашь, пораньше и получишь.

Только что удалилась Василиса Панкратова, какъ супруга Колотова, заглянувъ въ двери, крикнула:

— Еще есть двѣ. Впускать, что-ли?

— Да какъ-же не впускать-то? Вѣдь это заработокъ. Тутъ къ празднику и на гуся, и на ветчину заработать можно, — отвѣчалъ Колотовъ.

— Нѣтъ, я къ тому, что одна пришла безъ денегъ и платокъ въ закладъ принесла. — Получу, говорить, по прошеніямъ, такъ разсчитаюсь и выкуплю.

— Ну, ужъ это играй назадъ. Чего ей?.. Пусть въ другомъ мѣстѣ закладываетъ, а сюда является съ деньгами.

— Платокъ-то, Ермолаичъ, хорошій. Два прошенія ей, а платокъ больше рубля стоитъ.

— Ну, постой, я разберу въ чемъ дѣло.

А сзади стоявшей въ дверяхъ жены Колотова выставилась ужь голова, закутанная въ сѣрый платокъ и говорила:

— Здраствуйте, господинъ писарь! Какъ васъ величать-то? Благородіе или просто?

— Назовешь и благородіемъ, такъ не ошибешься. Ну, да зови просто Ермолаичемъ, — отвѣчалъ Колотовъ. — Ноги-то отерла въ кухнѣ? Отёрла, такъ входи сюда.