Николай Лейкин - Папертные

— Настоящій. Даже пищитъ. А что нищихъ около церкви — страсть — прибавилъ онъ. — Какой-то совсѣмъ новый… На деревяшкѣ. Потомъ съ кокардой на фуражкѣ одинъ. Тоже новый.

— Да не Коклюшкинъ-ли съ Моисеева двора, что прошенія къ благодѣтелямъ пишетъ? Онъ иногда тоже руку протягиваетъ, — спросила чиновница.

— Ну, вотъ… Не знаю я Коклюшкина! Очень чудесно знаю. А проситъ онъ часто. Онъ недавно былъ въ нищенскомъ… Его недавно полиція словила.

Въ притворъ съ улицы зашелъ околоточный и сталъ проходить въ церковь. Старухи мгновенно присмирѣли и разстроили свои ряды, порвали шеренги. Околоточный, не обращая на нихъ вниманія, скрылся въ церкви.

— Этого съ краснымъ носомъ я знаю, — сказала про околоточнаго старуха въ капорѣ. — Онъ никогда къ нищенкамъ не привязывается на паперти. Пройдетъ мимо, поставитъ въ церкви свѣчку и уйдетъ. Вотъ Пентюховъ, такъ тотъ охъ какой! Тотъ — бѣда…

— И Пентюховъ не привязывается къ папертнымъ. Онъ только на улицѣ лютъ. Вотъ ужъ тамъ ему съ протянутой рукой не попадайся, — возразила старуха въ чепчикѣ на заячьемъ мѣху.

Андронычъ тотчасъ-же прибавилъ, стоя у двери:

— Да они всѣ, ничего… Но вѣдь у нихъ, служба. Отъ нихъ начальство требуетъ. Спрашиваютъ.

Изъ церкви заглянулъ въ притворъ сторожъ Наумъ и крикнулъ одному изъ стариковъ:

— Алексѣевъ! Ты почище одѣтъ. Пройдись со сборной кружкой передъ «Достойно»…

Отъ нищихъ отдѣлился сѣдой старикъ въ длиннополомъ кафтанѣ, остриженный въ скобку и пошелъ въ церковь за сторожемъ.

Какая-то нарядно одѣтая молодая дама пріѣхала въ саняхъ съ изукрашенной въ голубой шелкъ и серебро кормилицей въ повойникѣ. У кормилицы на рукахъ былъ ребенокъ.

Онѣ стали пробираться въ церковь.

На колокольнѣ опять звонъ.

Начинаютъ проходить сквозь притворъ въ церковь лица, про которыхъ принято говорить, что они являются къ шапочному разбору. Это по большей части мужская молодежь, стремящаяся въ церковь для того, чтобы повидаться при выходѣ изъ церкви съ своими знакомыми и полюбоваться «на хорошенькихъ», вставъ по окончаніи службы группой передъ папертью и заграждая собой дорогу выходящимъ изъ церкви.

Проходитъ франтикъ въ шинели съ бобровыми лацканами и воротникомъ, отрясая бобровую шапку. У старухъ нищихъ движеніе.

— Женишокъ… — киваетъ вслѣдъ ему нищая въ заячьемъ чепчикѣ. — Послѣ Рождества свадьба. На лабазницѣ Мамыкиной женится. Вотъ угловой-то домъ ужъ къ нему перейдетъ.

— А ты почемъ знаешь? — спрашиваетъ кто-то изъ старухъ.

— Я-то? Да я къ мамыкинской кухаркѣ гадать хожу на ейнаго солдата. Ну, она меня кофейкомъ, пирожкомъ… дай ей Богъ здоровья. А то и остаточки чего-нибудь въ горшечкѣ сунетъ. А Яблокова-то Мишу, жениха-то, я съ измалѣтства знаю. Онъ на моихъ глазахъ и росъ. Вѣдь я сколько лѣтъ въ здѣшнемъ приходѣ маюсь. У насъ въ церкви и вѣнчать будутъ. Приданое какое беретъ!

Такъ называемая нищая «чиновница» относится къ сообщенію старухи въ заячьемъ чепчикѣ съ практической точки зрѣнія и тотчасъ-же замѣтила:

— Свадьба что! Свадьба для насъ никакого толку. Во время свадьбы нешто подаютъ за упокой души старушкамъ? Намъ покойничекъ хорошій, богатый лучше.

— Экая ты алчная, Варвара Захаровна! осуждаетъ ее кто-то.

— Будешь алчной, милая! Все дорожаетъ, а доходы хуже и хуже. За уголъ-то раньше два рубля я платила, а теперь подавай хозяйкѣ три.

Въ притворъ вошелъ совсѣмъ лысый нищій съ котомкой за плечами, въ рукавицахъ, съ палкой и съ мѣховой шапкой съ ушами, какую носятъ на сѣверѣ.

Отеревъ рукавицей длинную бороду, онъ спросилъ у нищихъ:

— Поди, скоро кончится обѣдня-то, православные?

— А тебѣ зачѣмъ? — тотчасъ-же отнесся къ нему Андронычъ. — Здѣсь просить милостыню нельзя.

— Я дальній, милостивецъ. Я проходомъ.

— Все равно уходи. Здѣсь своя нищая братія, приходская.

— Вологодскій, благодѣтель. Я Христовымъ именемъ въ Іерусалимъ пробираюсь.

— Ну, и пробирайся. А здѣсь стоять нельзя. Проходи! — говоритъ Андронычъ, дѣлая движеніе.

— Мнѣ бы малость на обѣдъ пособрать — я и доволенъ.

— Уходи, уходи! Мы къ тебѣ въ Вологду обѣдать не ходимъ, — заворчала одна изъ старухъ.

— Ну, миръ вамъ!

Старикъ странникъ поклонился и сталь уходить изъ притвора.

Показались выходящіе изъ церкви богомольцы…

Въ открытые двери слышалось пѣніе «Буде Имя Господне благословенно».

Старухи и старики оживились. Образовались плотныя шеренги. Протянулись руки.

— Милостыньку, Христа ради. Подайте благогодѣтели, — послышалось на нѣсколько ладовъ.

Баба въ нагольномъ полушубкѣ протискалась мимо выходящихъ изъ церкви богомольцевъ, стояла уже въ притворѣ и протягивала руку. При сильно хлынувшей изъ церкви толпѣ отогнать ее нищимъ было уже невозможно. Впору было только слѣдить за сующими милостыню. Нѣкоторыя пожилыя женщины купеческой складки останавливались и, подавая три копѣйки, требовали двѣ копѣйки сдачи. Кто-то разронялъ мѣдяки, сталъ наклоняться, чтобы поднимать ихъ, но его столкнули и онъ упалъ. Это была женщина. Ее подняли и она говорила:

— Вѣдь больше чѣмъ на гривенникъ. Ну, да ужъ нищей братіи счастье. Вы, старушки, потомъ поднимите. Поднимите и подѣлитесь.

— Подымемъ, матушка… Спасибо… Тѣлу во здравіе вамъ, души во спасеніе.

— Подѣлитесь пополамъ… — произносить кто-то.

— Да какъ тутъ дѣлить-то, батюшка? Вѣдь это старый грошъ, — откликается нищая.

Франтикъ въ пальто и бѣломъ кашне увивается около молоденькой дѣвушки съ ротикомъ; сложенныхъ въ сердечко.

— А я васъ вчера за всенощной искалъ, искалъ, такъ и не могъ найти. Гдѣ вы стояли?

— Я нарочно отъ васъ скрылась, — отвѣчаетъ дѣвушка и превращаетъ ротикъ въ форму бантика.

— На построеніе храма Господня! — звучитъ надъ ея ухомъ уже на ступенькахъ паперти голосъ монашеньки со сборной книжкой.

Это раздается слѣва. А справа слышится тенористый возгласъ:

— На обгорѣвшій храмъ святого великомученика…

Два форменныхъ чиновничьихъ пальто разговариваютъ, протискиваясь на паперть:

— Вы что-же вчера сдѣлали?

— Можете себѣ представить: шесть съ полтиной проигралъ. А вѣдь какъ везло сначала! Игралъ съ выходящимъ. Но потомъ начали попадаться такіе игрочки, что мы то и дѣло шлемы прозѣвывали.

Толпа выходящихъ изъ церкви порѣдѣла. Выходили въ одиночку только оставшіеся въ церкви на молебенъ. Показалась енотовая шуба. «Чиновница» тотчасъ возгласила:

— Батюшка, Иванъ Васильичъ, съ ангеломъ, кормилецъ! Желаю здравствовать вамъ и всему семейству вашему.

Шуба въ недоумѣніи останавливается.

— Откуда ты знаешь, бабушка, что я имянинникъ?

— Милостивый благодѣтель, я у васъ въ домѣ на задворкахъ пятый годъ живу. Сегодня дворники сказывали.