Николай Лейкин - Кладбищенские

Угрюмое, непривѣтливое петербургское кладбище съ голыми стволами деревьевъ, безъ малѣйшей кустовой растительности, съ вороньими и галочьими гнѣздами на вершинахъ деревьевъ. Мостки и дорожки, которыми изборождено кладбище, расчищены отъ снѣга, расчищены палисадники съ памятниками, за содержаніе которыхъ платятъ, но за то накиданы цѣлые сугробы снѣга на тѣ памятники, за содержаніе которыхъ не платятъ, хотя охраненіе ихъ и должно лежать на администраціи кладбища. Нѣкоторые памятники завалены снѣгомъ выше крестовъ. Пустынно на мосткахъ и на дорожкахъ. Кое-гдѣ промелькнетъ группа изъ двухъ-трехъ человѣкъ, предшествуемая священникомъ въ ветхой, порыжѣлой, когда-то черной ризѣ, закапанной воскомъ, напяленной на лисью шубу. На головѣ потерявшая свой фіолетовый цвѣтъ камилавка, въ рукѣ потухшее кадило. Тутъ-же причетникъ безъ шапки съ завязанными платкомъ ушами, съежившійся, съ засунутыми въ рукава кистями рукъ, сложенными на груди. На перекресткахъ дорожекъ и мостковъ стоятъ, переминаясь съ ноги на ногу, и бродятъ нищіе, закутанные съ самые разнообразные убогіе костюмы, съ подвязанными тряпицами скулами, женщины съ грудными ребятами за пазухами армяковъ, старики въ суконныхъ наушникахъ подъ шапками, быстроглазые ребятишки въ валенкахъ, въ которыхъ умѣстился-бы пудъ гороху, съ красными мокрыми носами. Завидя прохожихъ, все это стонетъ на разные лады, выпрашивая Христа ради милостыню, переругивается другъ съ другомъ и, не получая отъ прохожаго подаянія, долго, долго сопровождаетъ его. Тема стона — выпрашиванія за упокой.

— Родителямъ и сродственничкамъ царство небесное, душенькамъ ихъ вѣчный покой… — слышатся причитанія. — Не оставьте, матушка, не оставьте батюшка, заупокойной милостынькой Христа ради!

— Да у меня живы родители, живы, — отвѣчаетъ посѣтитель кладбища на ходу, но, однако, преслѣдуемый нищими, останавливается, распахиваетъ шубу и лѣзетъ въ карманъ за деньгами.

— Спаси васъ Богъ, спаси Царица Небесная! раздается послѣсловіе по полученіи милостыни.

Посѣтитель кладбища двигается дальше но изъ-за угла на слѣдующемъ перекресткѣ на него выскакиваютъ еще двѣ старухи-нищія съ причитаніемъ:

— Заупокойную-то милостыньку, батюшка, сирымъ старушкамъ. Всели ихъ Господь среди праведниеовъ.

— Все роздалъ. Ничего больше нѣтъ! — объявляетъ онъ, поспѣшая шагать по мосткамъ.

А ужъ сзади его перебранка. Старухи-нищія со второго перекрестка переругиваются съ нищими, пришедшими съ перваго перекрестка. Старуха въ коричневой кацавейкѣ, валенкахъ и капорѣ окрысилась на старика въ казинетовомъ зипунѣ, повязаннаго подъ шапкой ситцевымъ платкомъ, и кричитъ ему:

— А ты чего, паршивецъ, въ непоказанное мѣсто залѣзъ и въ чужой участокъ съ рукой суешься! Мало тебѣ своихъ мостковъ! А намъ черезъ тебя и не подали. Я къ тебѣ на мостки не лѣзу. Я стою на своемъ мѣстѣ. Погоди, лысый чортъ, я и къ тебѣ прилѣзу, и я у тебя давальцевъ отбивать буду.

— Закрой хайло-то. Только двѣ копѣйки мнѣ и перепало, — отвѣчаетъ старикъ. — Ты думаешь, что онъ горы золотыя разсыпалъ? Двѣ копѣйки. Мнѣ двѣ и ей двѣ…- киваетъ онъ на бабу въ полушубкѣ съ ребенкомъ за пазухой.

— И двѣ копѣйки на полу не поднимешь. И двѣ копѣйки эти намъ шли, потому онъ въ нашемъ участкѣ подалъ, гдѣ мы съ Кирилловной стоимъ. А тебѣ тоже стыдно, Максимовна, — обращается старуха къ бабѣ съ ребенкомъ. — Ну, онъ нахалъ извѣстный, а ты-то чего лѣзешь въ нашъ участокъ, безстыжіе твои глаза! Безъ года недѣля на кладбищѣ, а уже всякій стыдъ передъ товарками потеряла.

— Не дошла я до твоего мѣста, не дошла, — оправдывается баба. — Полно вздоръ-то городить!

— Какъ не дошла? А ты на чьемъ-же теперь-то стоишь? Смотри у меня! Я здѣсь десятый годъ на кладбищѣ. Подговорю старшихъ, да и выживу тебя.

Но въ это самое время на мосткахъ появляются пожилая дама въ лисьей ротондѣ и молоденькая дѣвушка въ пальто съ бѣличьимъ воротникомъ съ хвостами.

— Подайте, матушка, Христа ради, за упокой новопреставленныхъ сродничковъ — заныли нищіе въ четыре голоса, выставя впередъ руки пригоршнями.

Дама лѣзетъ въ карманъ.

— Вотъ пятачокъ… Подѣлитесь… — говорить она.

— Копѣйку-то лишнюю какъ-же, матушка, барыня?.. — начинаетъ старуха въ капорѣ. — Насъ четверо.

— А лишнюю копѣйку отдайте вонъ женщинѣ съ ребенкомъ. Это ребенку на булочку…

Дама и дѣвушка прошли. Старуха, принявъ пятакъ, начинаетъ дѣлить…

— Не дамъ я тебѣ копѣйку на ребенка, — объявляетъ она. — Эта копѣйка намъ съ Кирилловной. И такъ ужъ ты у насъ двѣ копѣйки черезъ твое нахальство отъегорила.

— Да возьми, возьми, вѣдьма. Ну, тебя въ болото! — соглашается баба съ ребенкомъ.

Изъ-за угла показывается пожилой мужчина въ бобровой шапкѣ, надѣтой на бекрень, и въ пальто съ бобровымъ воротникомъ. Заложа руки въ карманы пальто, онъ попыхиваетъ папиросой, которую держитъ въ зубахъ, и направляется по одной изъ боковыхъ дорожекъ. Старикъ съ повязанной платкомъ головой тотчасъ же бросается за нимъ, вопя:

— Баринъ, батюшка, заупокойную милостыньку, Христа ради! Родителямъ царство небесное.

Старухи тоже бѣгутъ за старикомъ, насколько позволяютъ мостки, но старикъ ужъ нагналъ быстро шагающаго мужчину въ бобровой шапкѣ. Тотъ поспѣшно суетъ что-то старику и быстро шагаетъ дальше. Старикъ останавливается и разсматриваетъ сунутое ему въ руку.

— Много-ли отвалилъ? — спрашиваютъ старика старухи.

Старикъ машетъ рукою и смѣется, показывая два гнилыхъ клыка.

— Да что! Я за нимъ, какъ за путнымъ — а онъ мнѣ билетъ на обѣдъ въ дешевую столовую сунулъ, — говорить онъ.

— Билетъ? Ну, значить, нѣмецъ. Наши русскіе билетами не подаютъ, — покачиваетъ головой старуха въ капорѣ. — Билетъ… Вотъ глупые-то люди! Совсѣмъ попусту… А билетъ гривенникъ стоитъ.

— Въ томъ-то и дѣло, что шутъ гороховый. Ну, куда мнѣ тащиться семь верстъ киселя ѣсть! И главное дѣло, самое горячее время потерять, когда, здѣсь на могилкахъ литіи служатъ.

— Конечно… — соглашается старуха въ капорѣ. — Что настрѣляешь до второго часа, тѣмъ и живы.

— Такъ полагаю, что и нѣмцы эти билеты раздаюсь прямо изъ-за озорничества, — прибавила вторая старуха. — На обѣдъ мы и сами себѣ съумѣемъ купить, что намъ требуется, дай только въ руку… Да мнѣ, вотъ, обѣдовъ-то вовсе и не надо. Я отвыкла отъ нихъ. Мнѣ только-бы кофейку съ булочками… А обѣдъ — какой тутъ обѣдъ! Зашелъ въ мелочную, вотъ тебѣ и обѣдъ. Озорники!

Старикъ плюетъ и бормочетъ:

— Продать его — никто у насъ и трехъ копѣекъ не дастъ. Лучше бы онъ мнѣ копѣйку далъ, чѣмъ этотъ билетъ.

— Куда идти-то? — спрашиваетъ баба съ ребенкомъ. — Гдѣ по этому билету кормятъ-то?