Николай Лейкин - Бездомники

— Въ ноги, несчастный!

Чубыкинъ рухнулся передъ нимъ на колѣни и стукнулъ лбомъ въ полъ.

— Встань… — скомандовалъ ему дядя — Зачѣмъ ты пришелъ къ намъ, горькій? Зачѣмъ? Чтобы опять срамить насъ? — задалъ онъ ему вопросъ.

— На родину тянетъ, дяденька. Я вѣдь здѣсь родился. Каждый уголокъ мнѣ знакомъ, каждая физіономія личности въ рынкѣ. А вѣдь у насъ въ Шлиссельбургѣ житье каторжное.

— Зато пьяное.

— Ахъ-съ… Бросьте… Который денекъ на вино двугривенный очистится, такъ уже считаешь себя счастливымъ. А то и на хлѣбъ-то не хватаетъ.

— А ты ужъ вино считаешь важнѣе хлѣба.

— Болѣзнь… Сосетъ… Да и единственная услада въ нашей собачьей жизни, дяденька.

— Хочешь, я въ больницу тебя положу и лечить буду? — предложилъ дядя. — Теперь отъ вина лечатъ, настоящіе доктора лечатъ, а не какіе-нибудь знахари.

— Безполезно. Меня не вылечатъ. Да если и вылечили-бы, что я трезвый дѣлать буду, куда я пойду?

— Тогда можно попріодѣть тебя и мѣсто тебѣ какое-нибудь найти.

— Помогите ужъ такъ, дяденька. Дайте денекъ, другой пожить всласть…

— Это вѣдь значить на вино тебѣ дать. На вино ты просишь.

— Не скрываюсь. Погуляю на свободѣ и опять въ нищенскій комитетъ попаду. Перешлютъ.

Дядя покачалъ головой и прищелкнулъ языкомъ.

— И это ты прямо мнѣ въ лицо, безъ зазрѣнія совѣсти говоришь, — сказалъ онъ. — Безстыдникъ!

— Что-же дѣлать-то, дяденька! Зато не вру… — отвѣчалъ Чубыкинъ — Несчастный я человѣкъ.

— А если-бы тебя въ монастырь послать, на покаяніе, грѣхи замаливать? Тутъ даже говорили у насъ въ рынкѣ, что мы тебя на Валаамъ въ монастырь послали.

Чубыкинъ отрицательно отмахнулся головой.

— Думаю, что безполезно. Выгонятъ. Какъ только напьюсь — и протурятъ.

— Тамъ вѣдь вина достать негдѣ. Тамъ слѣдятъ.

— Вино во всякомъ мѣстѣ достать можно, дяденька. Да и не чувствую я призванія, не такой я человѣкъ. Погибшій я человѣкъ, — отвѣчалъ Чубыкинъ.

Дядя задумался и черезъ минуту произнесъ:

— Ну, что намъ съ тобой дѣлатьѣ

— Помогите, не мудрствуя лукаво, несчастному человѣку, — поклонился въ поясъ Чубыкинъ.

— Да вѣдь на вино просишь ты, на вино. А на вино я дать не могу.

Чубыкинъ тяжело вздохнулъ.

— На вино-съ…

— Одѣть тебя благопристойно — пропьешь.

— Пропью, дяденька. Да и зачѣмъ вамъ одѣвать меня? Дорого стоить. А лучше выдайте такъ три-два рублика и пары двѣ бѣлья на передѣвку. Въ баню надо сходить, а перемѣниться нечѣмъ.

— Бѣлье тебѣ сейчасъ дадутъ. А денегъ не дамъ, не дамъ нынче. И не ходи ты ко мнѣ домой. И дома я скажу, чтобъ тебѣ не давали. Да и не срами меня дома, пожалѣй.

— Домой къ вамъ не пойду. Хорошо, извольте. За бѣлье спасибо… Дай вамъ Богъ здоровья. Но ужъ зато и вы пожалѣйте меня несчастнаго — дайте денежной милости рубликъ. Пить, ѣсть надо.

— Если хочешь, тебя здѣсь на дворѣ приказчики накормятъ.

— А вѣдь вамъ это все-таки непріятно будете все-таки мараль на васъ. Такъ дайте рубликъ-то, и я въ закусочную пойду.

Чубыкинъ опять поклонился. Дядя размышлялъ.

— Положимъ, ты ужъ и такъ насъ вконецъ здѣсь осрамилъ, — произнесъ онъ. — Ты который день по рынку-то ходишь?

— Второй. Только второй-съ.

— И всѣхъ обошелъ?

— Нѣтъ, дяденька, не всѣхъ еще.

— Хорошо, я дамъ тебѣ бѣлье и два рубля денегъ, но и ты мнѣ дай слово, что больше у насъ въ рынкѣ не покажешься. Даешь слово?

— Могу, дяденька. Позвольте только папашѣ въ сумеречкахъ объявиться. Надо будетъ съ него заполучить малую толику за нынѣшнее прибытіе изъ богоспасаемаго града…

— Ты шутовства-то передо мной не выкидывай! — строго перебилъ его дядя, нахмуривъ брови.

— Я въ серьезъ, дяденька. Вѣдь папаша мой маменькинымъ-то капиталомъ послѣ ихней смерти овладѣлъ, а онъ по закону мнѣ принадлежитъ, такъ долженъ-же онъ хоть чѣмъ-нибудь со мной подѣлиться.

— Ну, къ отцу я допускаю, — согласился дядя… — А по чужимъ торговцамъ въ нашемъ рынкѣ больше ходить не будешь?

— Извольте, дяденька, обѣщаюсь.

— Бери два рубля, бери! Хоть и совѣстно мнѣ давать тебѣ завѣдомо на вино.

— Ахъ, дяденька…

— Уходи! Довольно! — махнулъ рукой дядя. — Кондратьевъ! Дать Пуду двѣ перемѣны бѣлья изъ лавки, да и пусть уходитъ съ Богомъ! — крикнулъ онъ приказчику въ лавку, а Чубыкину сунулъ въ руку не два, а ужъ три рубля.

— Благодарю покорно, дяденька.

— Уходи, уходи! И ужъ больше ни ногой… За это даже три рубля даю.

Чубыкинъ вышелъ изъ-за перегородки. Приказчики дяди тотчасъ-же вручили ему двѣ пары бѣлья. Онъ запихалъ бѣлье подъ пиджакъ и кацавейку и затянулся ремнемъ.

— Такъ цѣлѣе будетъ. Мы люди походные… — пробормоталъ онъ, выпросилъ еще у приказчиковъ двугривенный и удалился, расшаркавшись передъ ними валенками.

Чубыкинъ сдержалъ данное дядѣ слово и ужъ въ этотъ день въ рынкѣ и около рынка больше не появлялся. Онъ даже вообще не просилъ сегодня больше милостыни, чувствуя, что въ карманѣ его звенятъ четыре съ чѣмъ-то рубля, и отдался бражничанью въ закусочныхъ и чайныхъ той мѣстности, гдѣ помѣщался ночлежный домъ, въ которомъ онъ провелъ двѣ ночи, разумѣется, не забывая и винныхъ лавокъ. Въ закусочныхъ ѣлъ онъ только селянки, кильки, сосиски, сырую кислую капусту. Онъ ждалъ Скосырева, съ которымъ, по условію, долженъ былъ встрѣтиться около ночлежнаго пріюта, когда Скосыревъ вернется съ кладбища. Визитъ свой къ отцу Чубыкинъ отложилъ до завтра или послѣзавтра, приберегая ту срывку, которую онъ сдѣлаетъ съ отца, къ такому времени, когда отъ имѣющихся въ карманѣ четырехъ рублей останется очень немного.

Со Скосыревымъ Чубыкинъ встрѣтился только въ сумеркахъ въ винной лавкѣ, близъ ночлежнаго дома. Чубыкинъ купилъ себѣ мерзавчика и выходилъ изъ винной лавки, а Скосыревъ входилъ въ винную лавку за мерзавчикомъ. Чубыкинъ былъ уже пьянъ, а Скосыревъ еще пьянѣе его.

— Не попался? — спросилъ его Чубыкинъ.

— Какъ видишь, на свободѣ, хотя на Васильевскомъ островѣ и удиралъ отъ фараона, — отвѣчалъ Скосыревъ. — Даже свистки тотъ давать началъ, но я подъ ворота, на дворъ и сѣлъ за полѣнницами дровъ. Спасибо, что не надулъ и пришелъ къ товарищу, — прибавилъ онъ. — Сегодня я тебя, Пудя, самъ попотчивать могу… Невѣсткѣ на отместку… На кладбищѣ стрѣлялось важно.

— Ну?! А я, какъ обѣщалъ, для бани тебѣ переодѣвку бѣлья принесъ.

По мерзавчику Чубыкинъ и Скосыревъ выпили тутъ-же на тротуарѣ, около винной лавки и закусили баранкой, которую Скосыревъ имѣлъ при себѣ.

— Такъ пойдемъ въ баню-то? — предложилъ Скосыревъ. — У меня грѣшное тѣло давно бани просить.

— Завтра. Завтра утречкомъ мы въ баню пойдемъ, а сегодня я гулять хочу, кутья поповна, — отвѣчалъ Чубыкинъ. — У! Загуляла ты, ежова голова! — воскликнулъ онъ, какъ-то заржалъ отъ восторга, крутя головой, и стукнулъ ногой въ тротуаръ. — Потчуй меня, товарищъ, сегодня, пои виномъ, корми селянкой!