Николай Лейкин - Подход

— Ну, ладно! Покажу же я тебѣ, коли такъ! кричалъ ему вслѣдъ староста.

— Ничего не покажешь. Завтра же я пришлю тебѣ сороковку водки и полдюжины пива на похмелье, отвѣчалъ кабатчикъ, стегая лошадь.

По отъѣздѣ его, на деревнѣ долго еще раздавались пьяныя пѣсни, крики, визгливые голоса бабъ, ругань и звуки гармоніи.

Степенный и исправный мужикъ Антипъ Яковлевъ, отринувшій въ первый пріѣздъ въ Колдовино кабатчика всякіе переговоры съ нимъ насчетъ открытія кабака въ деревнѣ, былъ у себя дома среди многочисленнаго семейства изъ женатыхъ сыновей и внучатъ. Онъ прислушивался къ крикамъ, пѣснямъ и бабьему визгу на деревнѣ и плевался.

— Продадутъ, анаѳемы, свою деревню кабатчику, какъ пить дать, продадутъ! Вотъ что вино да разные подарки-то дѣлаютъ! Люди на себя прямо руки накладываютъ, досадливо бормоталъ онъ. — Обрадовались даровому винищу и на разореніе идутъ. Черти! Дьяволы!

На слѣдующее утро Антипъ Яковлевъ, напившись чаю и расчесавъ гребнемъ свою длинную сѣдую бороду, пошелъ по деревнѣ, чтобъ увидать кой-кого изъ основательныхъ мужиковъ и уговорить ихъ не сдаваться на предложеніе кабатчика. Подойдя къ одной избѣ, онъ постучалъ въ окно. Въ фортку выглянула пожилая баба съ подбитымъ глазомъ и пахнула на Антипа Яковлева виннымъ перегаромъ. Антипъ Яковлевъ сурово взглянулъ на нее и спросилъ:

— Гдѣ это такъ разукрасилась?

— Охъ, ужъ и не говори, Антипъ Яковличъ! Согрѣшили мы вчера, окаянныя. Бѣсъ попуталъ.

— На мужнинъ кулакъ наткнулась, что ли?

— И сама не помню, какъ и обо что! Вина я прежде никогда не пила, развѣ только самую малость въ праздникъ, а тутъ вчера подъѣхалъ съ пирушкой этотъ самый дьяволъ и соблазнилъ меня, окаянную. Да какъ соблазнилъ-то! Голова сегодня словно пивной котелъ!

— Безстыдница. Еще не стыдишься разсказывать. Мужъ дома?

— Охъ, ушелъ, ушелъ, мерзавецъ! Должно быть, ушелъ въ Быково опохмеляться къ Аверьяну Пантелеичу.

— Тьфу ты пропасть! плюнулъ Антипъ Яковлевъ. — Основательный божескій мужикъ, и изъ-за дарового угощенія съ кругу сбился. Вернется и протрезвится, такъ ты, Мавра Алексѣевна, уговаривай его, чтобы онъ хоть на сходкѣ-то въ воскресенье противъ кабака стоялъ.

— Да какъ тутъ, голубчикъ, уговаривать, коли угощеніе мы отъ кабатчика приняли, платокъ взяли. Надо тоже и совѣсть знать.

— А онъ съ совѣстью! Кабатчикъ-то, я говорю, съ совѣстью? раздраженно крикнулъ бабѣ Антипъ Яковлевъ и пошелъ къ другой избѣ.

Въ другой избѣ онъ засталъ самого хозяина. Тотъ вышелъ къ нему за ворота безъ шапки, хмурый, тяжело вздыхая и почесываясь. Очевидно, онъ вчера сильно выпилъ и результаты вчерашняго хмеля сильно мучили его. Лицо было помято, голосъ хриплый.

— Праздновалъ вчера у кабатчика? спросилъ его Антипъ Яковлевъ.

— Да вѣдь какъ не праздновать, коли всѣ праздновали.

— А вотъ я не праздновалъ. Слышь, Ларивонъ Панкратовъ, не продавай хоть ты-то въ воскресенье на сходкѣ деревню кабатчику.

— Такъ-то оно такъ, Антипъ Яковлевичъ, да вѣдь Аверьянъ-то Пантелеевъ хочетъ намъ въ общество домъ пожертвовать.

— Какой домъ? Слушай его!

— Да какъ же… Двѣсти рублей каждый годъ отъ него на міръ будетъ, а черезъ десять лѣтъ онъ и домъ пожертвуетъ. Бумагу даетъ.

— Да вѣдь въ десять-то лѣтъ вы, черти, всѣ сопьетесь при кабакѣ, изъ исправныхъ мужиковъ сдѣлаетесь нищими…

— Ну, никто какъ Богъ, Антипъ Яковличъ. А вѣдь тутъ домъ подъ училище и двѣсти рублей каждый годъ. Оно, положимъ, двѣсти рублей для общества деньги не велики, но можно триста потребовать міромъ. Онъ триста дастъ, ежели міръ поторгуется. Но главная статья — домъ подъ училище…

— Да никакого тутъ училища не будетъ. До училища вы даже не доживете.

— Ну, никто какъ Богъ. Живой о живомъ и думаетъ.

— Дуракъ! крикнулъ ему Антипъ Яковлевъ и сердито пошелъ къ другой избѣ.

Въ другихъ избахъ то же самое или почти то же самое. Очевидно, кабатчикъ пустилъ корни крѣпко въ обитателей деревни.

Побывавъ въ пяти-шести избахъ исправныхъ мужиковъ, понуря голову возвращался къ себѣ домой Антипъ Яковлевъ и бормоталъ себѣ подъ носъ:

— Продали деревню, продали!

Было воскресное сѣрое, осеннее утро. Въ Крюковѣ звонили къ обѣднѣ и слабый звонъ колокола доносился до Колдовина, на грязной улицѣ котораго было замѣтно необычайное для праздничнаго утра движеніе. Молодыя и старыя бабы въ головныхъ шерстяныхъ платкахъ одного и того же рисунка, подаренныхъ имъ на пирушкѣ у Буялихи кабатчикомъ, поспѣшно перешныривали изъ калитки одного двора въ другой, вызывали сосѣдокъ и шушукались. Пошушукавшись, онѣ вмѣстѣ съ сосѣдками бѣжали на другой дворъ. Слышались отдѣльно произнесенныя громко фразы въ родѣ слѣдующихъ:

— По жестяному чайнику каждой въ придачу къ платку обѣщалъ… «Коли ежели, говоритъ, міръ рѣшитъ — бабѣ жестяной чайникъ?…

— Знаю, знаю, слышала. Чайникъ въ хозяйствѣ вещь хорошая. Неужто опускать?

— Зачѣмъ опускать? Мой Сергѣй на міру будетъ кричать за кабакъ.

— И мой Иванъ Иванычъ тоже. Говорятъ, братья Трынкины артачатся. И чего имъ? Всѣ трое народъ трезвый, такъ какая имъ опаска отъ кабака?

— Да и пьяному нѣтъ опаски. Все это пустое… Ужъ ежели кто захочетъ загулять, такъ и за четыре версты пить убѣжитъ. Ты съ Трынкиной, съ Василья Трынкина бабой повидалась?

— Повидалась. А та рохля. „Что жъ я, говоритъ, могу супротивъ мужа?“

— Однако, платокъ она отъ кабатчика взяла.

— Нѣтъ, Васильева Марья не брала. Ее мужъ и на пиръ не пустилъ. Вонъ невѣстка ейная, Мирона жена, взяла.

— Побѣжимъ къ Марьѣ. Вѣдь чайникъ, хорошій чайникъ…

И бабы побѣжали къ Марьѣ, Василья Трынкина женѣ.

У сарая, гдѣ хранились общественные пожарные инструменты, толпились мужики въ ожиданіи назначенной сегодня мірской сходки. Тутъ были пожилые и молодые. Нѣкоторые сидѣли на лежавшихъ у сарая бревнахъ и покуривали папиросы, свернутыя изъ махорки и газетной бумаги, и сплевывали длинной слюной. Слышалось:

— Сколько ведеръ?

— Пять.

— Мало. Надо требовать семь. А то не согласны.

— Онъ и привезъ съ собой, говорятъ, семь. Одно ведро теперь до сходки распаиваетъ, а другое подѣлитъ начальству: старостѣ, сотскому… Ну, на писаря.

— Да развѣ до сходки поитъ?

— Василій Мироновъ сейчасъ стаканъ выпилъ.

— Нѣтъ, ужъ я до сходки — Богъ съ нимъ, съ виномъ, Алексѣй Ивановичъ. — Лучше я дойду до часовни и три копѣйки на свѣчку подамъ.

Два мужика поднялись съ бревенъ и разошлись въ разныя стороны. Одинъ отправился къ маленькой часовнѣ, находящейся на концѣ деревни, другой пошелъ во дворъ Булялихи, стоящій наискось противъ пожарнаго сарая.

На дворѣ дома Буялихи давно уже дежурилъ кабатчикъ Аверьянъ Пантелеевъ. Онъ пріѣхалъ въ телѣжкѣ еще часовъ въ восемь утра и привезъ съ собой боченки съ водкой. Круглая сытая лошадь его, невыпряженная изъ телѣжки, стояла подъ навѣсомъ и позвякивала бубенчиками и мѣдными бляшками сбруи. Около него терся староста и былъ уже полупьянъ. Кабатчикъ былъ въ ажитаціи и лихорадочно пощипывалъ бороду.