Алексей Смирнов - Сонное царство

- Заткнись! - сказал Бориков, лязгая зубами, серый лицом.

- Да с какой стати мне затыкаться? Я же объясняю - черта с два вам меня разорвать! Ворон ворону глаз не выклюнет! Только, видно, все напрасно. Что зубками стучите? Чего испугались? Зря! Каждый думает - мол, специально для меня морилку придумали! Такой вот я таракан!

Парвус неожиданно, не выражая больше лицом былого добродушия, опустился перед Конечным на корточки и принялся лупцевать того по щекам. Конечный скоро затих и впал в ступор. Он сидел без движений, и топкая равнина отражалась в его прозрачных глазах.

- Ладно, ребята, - молвил Бориков чужим голосом. - Думать надо. Допустим, все это правда. Что нам делать? Получается, что лучший должен идти. Исключаем... ну, понятно, рассказчика - он у нас самокритичный, паскуда такая.

- Люди, пошли назад, - выкрикнул Рюгин. Лицо у него горело. Казалось, он вот-вот затопочет ногами в истерике. - Кто вам сказал, что нет выхода? Этот? Зачем нам идти? Пошли обратно! Сию же секунду!

- Ну, нет, - остановил Конечный Рюгина, отпрянул и вынул испещренный царапинами револьвер - впрочем, нет, кое-кто расценил, что это будет уж слишком, так что никакого револьвера у Конечного не было, а он просто сказал - да, так он сказал: - Я вас сдам! - он как-то очень быстро очухался. - Всю команду! Я скажу им, что вы все знаете!

- А мы тебя вон на том, - мотнул головой Рюгин, - суку повесим, и ты никого не сдашь.

- Сдам! Книжки читаем, слава Богу! Я письмецо оставил. Если не вернусь, то... сами знаете...

- Хорош, - вмешался Бориков. - Есть ли письмо, нет - не так важно. Здесь дело принципа. Я продолжаю: Конечный отпадает. Видимо, бессмысленно засылать и Парвуса. Ведь это он нас собрал, и про лагерь наплел тоже он. Все, выходит, знал - так ведь, Парвиссимо?

- Нетушки, - оскалил зубы Парвус. - Ошибаешься, Витек. Позвал - я. Наплел - я. Только идейка сама - не моя. Только сам я поверил не меньше вашего. Просто меня попросили выступить по старой памяти запевалой. Чтоб все натуральнеее выглядело.

- Кто тебя попросил?

- Ну что я - фискал, Витек, что ли? Как быстро у нас меняются представления о друзьях. Кто попросил - тот пусть сам и скажет.

Повисла тишина.

- Пускай! Пусть признается! - повторил Парвус змеиным голосом. - А я не скажу, прошу учесть. Пусть сам говорит.

- Ну я! я! Хватит, в конце концов! - Яшин, вспомнив, что нападение лучший способ защиты, незаметно очутился в центре. Глаза его влажно сверкали, губы прыгали. - Я попросил! Мне тоже ничего другого не оставалось! Эта гнида, - он дернул подбородком в направлении Конечного, - загнала меня в угол!

- Мы с ним кореша, вы знаете, - мерзко подмигнул Конечный.

- Он пригрозил сдать меня за наркоту! Он сам меня втянул, а потом начал... - Яшин едва не плакал. - Он велел отобрать троих лучших. Велел сделать так, чтоб пошли наверняка, чтобы это шло как бы от Парвуса... потому что меня - кто и когда слушал? Кто и когда относился ко мне серьезно? Кто бы пошел, позови его я? Парвус может в Каракумы сгоношить, не то что сюда...

- То-то вы шептались, - подытожил Бориков. - Яшин тоже отпадает. На очереди - я. Я вас Разочарую: не получится. Замолкни! - приказал он пляшущему, подвывающему Яшину. - С тобой все ясно. А я - тоже в ауте. Помните ту избушку, где воду пили? Я там бывал раньше. Я там старуху-хозяйку прикончил. Попрошу без комментариев. Так вышло. Не скажу, что так было надо, но так вышло. Со мной все. Остается Всеволод.

Рюгин растерянно посмотрел на него.

- Я не пойду, - и со щек его слетел румянец. - Я не пойду! - прокричал он, тут же успокоился и твердо, категорично повторил: - Не пойду. Хоть убивайте. Боюсь, не боюсь - думайте, что хотите. Я просто не пойду, - он демонстративно повернулся спиной и скрестил на груди руки.

Раздался смех. Конечный, согнув ноги в коленях, ритмично хлопал ладонями по мху и монотонно сыпал дробным смешком:

- Хорошие люди, - приговаривал он. - Ничего не скажешь. В разведку - не желаете ли?

- Ну ладно, Конечный, - произнес Парвус. Он с торжеством и презрением обвел спутников взглядом. Редкое, драгоценное чувство избавления от опостылевшей личины. Одному Богу известно, скольких мук ему стоила эта дружба со всеми и помощь каждому. "Ладно, Бог, я тебе все прощаю, милостиво подумал Парвус. - Может быть, ради этого мгновения ты все и устроил. Ты ведь не будешь отрицать - я терпел". Парвус посмотрел на Яшина, уткнувшегося в траву. "Тебе, Бог, все мало было. Мало было родить меня нескладным уродом. Ты еще попустил этому придурку исковеркать мое лицо. Словно и впрямь мало. Да". Давным-давно, первоклашками, они с Яшиным нашли патроны, и Яшин бросил их в костер. Были с ними и другие - окружили сухое, бездымное почти пламя. А изувечило его одного. Окружающие потом нет-нет, да и примечали, как он переигрывал подчас, корча запевалу. Перебирал через край с угодливыми смешками, с расторопной услужливостью. Пользовались все, кому не лень. А однажды был день рождения у Борикова. Парвус пришел, принес подарок, старался. Кто-то оставил дверь открытой, и он не стал звонить, просто вошел. И услышал, как у Борикова спросили: "Кого ждем? Парвуса? На кой леший было его звать?" "Неудобно как-то", - ответил Бориков виновато. Тут Парвуса заметили. Он улыбнулся, положил подарок и пошел восвояси. Ему кричали вслед, но он, длинноногий - хоть за это, Создатель, мерси, - слишком быстро, чтоб можно было догнать, летел вниз по лестнице.

- Пойду я, - сказал Парвус. Помешкав, он осведомился: - Останавливать меня никто, вероятно, не будет?

- Парвик, - пробормотал Рюгин неуклюже.

- Да не унижайся, - брезгливо оборвал его Яшин, лежа на траве и глядя куда-то в сторону. - Он же не дурак. Всем все понятно. Перед ним всегда было неловко, жалели его постоянно. Ну, поскольку все сволочи - и пользовались при случае. Он же все это понимал. И люто нас ненавидел. Решил с нами сквитаться, погеройствовать. Пробил звездный час. Пусть его чешет, риска никакого.

"Блевотина Господня, - Парвус рассматривал их, глядя строго и холодно. - Что было у Господа на обед? Людские-то черты здесь к чему... "Он начал задыхаться. Вынырнул старый сон: десятки подтянутых молодцов в белых рубашках, лезут изо всех дыр, лица неподвижны, убить хотят. У него винтовка, страшно не то, что убьют, а то, что могут рассердиться, если начнет стрелять. И тогда уж сделают с ним что-то невообразимое. Лица изумятся, и изумление медленно и плавно сползет в ярость. Он стреляет; первый молодец, точно, - изумляется, продолжает лезть и вдруг, спустя секунду, расцветает красное на белом, и молодец бесшумно исчезает, а другие выходят и выходят из щелей, потайных ходов и зеркал, а Парвус беззвучно стреляет туда и сюда, и изумление растет, и множатся кляксы, и всегда остается мгновенье на ужас: я попал - а он все движется, и его уже легион.