Татьяна Стрыгина - Великий пост. Произведения русских писателей

– Дал Господь, выгнали всю нечистоту, теперь и душе полегче. Крестопоклонная, наступают строгие дни, преддверие Страстям… нонче Животворящий Крест вынесут, Христос на страдания выходит… и в дому чтобы благолепие-чистота.

Это – чтобы его и духу не было.

В каморке у Горкина теплится негасимая лампадка, чистого стекла, «постная», как и у нас в передней – перед прабабушкиной иконой «Распятие». Лампадку эту Горкин затеплил в Прощеное воскресенье, на Чистый понедельник, и она будет гореть до после обедни в Великую субботу, а потом он сменит ее на розовенькую-веселую, для Светлого дня Христова Воскресенья. Эта «постная» теплится перед медным Крестом, старинным, на котором и меди уж не видно, а зелень только. Этот Крест подарили ему наши плотники. Когда клали фундамент где-то на новой стройке, нашли этот Крест глубоко в земле, на гробовой колоде, «на человечьих костях». Мне страшно смотреть на Крест. Горкин знает, что я боюсь, и сердится:

– Грешно бояться Креста Господня! его бесы одни страшатся, а ты, милок, андельская душка. Ну, что ж, что с упокойника, на гробу лежал! все будем под крестиком лежать, под Господним кровом… а ты боишься! Я уж загодя распорядился, со мной чтобы Крест этот положили во гроб… вот и погляди покуда, а то с собой заберу.

Я со страхом смотрю на Крест, мне хочется заплакать. Крест в веночке из белых бумажных роз. Домна Панферовна подарила, из уважения, сама розочки смастерила, совсем живые.

– Да чего ты опасливо так глядишь? приложись вот, перекрестясь, – бесы одни страшатся!.. приложись, тебе говорю!..

Он, кряхтя, приподымает меня ко Кресту, и я, сжав губы, прикладываюсь в страхе к холодной меди, от которой, чуется мне… мышами пахнет!.. Чем-то могильным, страшным…

– И никогда не убойся… «смертию смерть поправ», поется на Светлый день. Крест Господень надо всеми православными, милок. А знаешь, какой я намедни сон видал?.. только тебе доверюсь, а ты никому, смотри, не сказывай. А то надумывать всякое начнут… Не скажешь, а? Ну, пообещался – ладно, скажу тебе, доверюсь. Вот ты и поймешь… нету упокойников никаких, а все живые у Господа. И сон мой такой-то радостный-явный, будто послано мне в открытие, от томления душевного. Чего-чего?.. а ты послушай. Да никакой я не святой, дурачок… а такое видение мне было, в открытие. Вижу я так… будто весна настала. И стою я на мостовой насупротив дома нашего… и га-лок, галок этих, чисто вот туча черная над нашим двором, «свадьба» будто у них, как всегда по весне к вечеру бывает. И чего-то я будто поджидаю… приедет кто-то к нам, важный очень. Гляжу, наш Гришка красным песочком у крыльца посыпает, как в самый парадный день, будто Царицу Небесную ожидаем. И несут нам от Ратникова великие ковриги хлеба, сила хлеба! К важному это, когда хлеб снится. Всю улицу хлебом запрудило. И галки будто это на хлеб кричат, с радости кричат. Гляжу дальше… – папашенька на крыльцо выходит, из парадного, во всем-то белом, майском… такой веселый, парадный-нарядный!.. – Царицу Небесную встречать. А за ним Василь Василич наш, в новом казакине, и холстиной чистой обвязан, рушником мытым, – будто икону принимать нести. Смотрю я к рынку, не едет ли шестерня, голубая карета, – Царица Небесная. А на улице – пусто-пусто, ну – ни души. И вот, милок, вижу я: идет от рынка, от часовни, Мартын-плотник, покойный, сказывал-то летось тебе, как к Троице нам итить… Государю Лександре Николаичу нашему аршинчик-то на глаз уделал, победу победил при всех генералах… Царь-то ему золотой из своих ручек пожаловал. Идет Мартын в чистой белой рубахе и… что ж ты думаешь!.. – несет для нас но-вый Крест! только вот будто вытесал… хороший сосновый, в розовинку чуток… так-то я ясно вижу! И входит к нам в ворота, прямо к папашеньке, и чего-то ласково так на ухо ему, и поцеловал папашеньку! Я, значит, хочу подойтить к ним, послушать… чего они толкуют промеж себя… и не помыслилось даже мне, что Мартын-то давно преставился… а будто он уходил на время, Крест там иде тесал! Ну, подхожу к ним, а они от меня, на задний двор уходят, на Донскую улицу, будто в Донской монастырь пошли. Крест становить кому-то ! – в мыслях так у меня. А Василь Василич и говорит мне: «Михал Панкратыч, как же это мы теперь без хозяина-то будем?!» Дескать, ушел вот и не распорядился, а надо вот-вот Царицу Небесную принимать. А я ему говорю: «Они, может, сейчас воротятся…» – сразу так мне на мысли: «Может, пошли они Крест на могилке покойного дедушки становить… сейчас воротятся». И в голову не пришло мне, что дедушка твой не на Донском, а на Рогожском похоронен! А у нас Мартын всем, бывало, кресты вытесывал, такая у него была охота, и никогда за работу не брал, а для души. Ну, ушли и ушли… а тут, гляжу, Царицу Небесную к нам везут… – так это всполошился сердцем и проснулся. Я тогда целый день как не в себе ходил, смутный… сон-то такой мне был…

– А это чего, смутный?.. Помрет кто-нибудь, а?.. – спрашиваю я, в страхе.

– А вот слушай, сон-то словно к чему мне был, думается так теперь. Хожу смутный, будто я не в себе. Папашенька еще пошутил-спросил:

«Чего ты сумный такой? таракана, что ль, проглотил?..» Ну, неспокойный я с того сну стал, разное думаю. И все в мыслях у меня Мартынушка. Дай, думаю, схожу-навещу его могилку. Поехал на Даниловское… – что же ты думаешь! Прихожу на его могилку, гляжу… – а крест-то его и повалился, на земи лежит! Во сон-то мой к чему! Дескать, крест у меня повалился, вот и несу ставить. Вон к чему. А ты все-таки папашеньке про крест не сказывай, про сон-то мой. Он вон тоже видал сон, неприятный… рыбу большую видал, гнилу-ю… вплыла будто в покои, без воды, стала под образа… Расстроились они маленько со сну того. Не надо сказывать про Мартына…

– К смерти это, а?… – спрашиваю опять, и сердце во мне тоскует.

– Да я ж те говорю – крест у Мартына по валился! А сказывать не надо. А ты дальше слушай. С чего ж, думаю, свалиться ему, кресту-то? – крепко ставлен. Гляжу – и еще неподалечку крестик повалился… Тут я и понял. А вот. Большие снега зимой-то были, а весна взялась дружная, пошло враз таять, наводнило, земля разгрязла, и низинка там… а крест-то тяжелый, сосна хорошая, крепкая… а намедни буря была какая!.. – ну, и повалило крест-то. Значит, Мартын-покойник оповестить приходил, папашеньке пошептал: «Поглядите, мол, крест упал на моей могилке». Послал я робят, опять поставили. И панихидку я заказал, отпели на могилке. Скоро память ему: в апреле-месяце, как раз на Пасхе помер. И ко Господу отошел, а нас не забывает. Чего же бояться-то!..

А я боюсь. Смотрю на картинку у его постели, как отходит старый человек, а его душенька, в голубом халатике, трепещет, сложив крестиком ручки на груди, а над нею Ангел стоит и скорбно смотрит, как эти , зеленые, на пороге жмутся, душу хотят забрать, а все боятся-корчатся: должно быть, тот старичок праведной жизни был. Горкин видит, как я смотрю – всегда я в страхе гляжу на ту картинку, – и го ворит: