Иван Лажечников - Гримаса моего доктора

Приятельница Мозеля, вдова здешнего бюргера, пришла на помощь ко мне и подтвердила моему бедному другу все, что знала насчет болезни молодой девушки. Несмотря на все эти уверения, Лиденталь требовал доказательств, хотел сам, своими глазами, все увидеть... Но вскоре образумился... Благородство его души взяло верх над страстью. Он решил лучше сам страдать, чем видеть страдания Каролины, и согласился на подвиг. Да, иначе не назову его высокого поступка, его самопожертвования. Вместе с тем он поклялся доктору честью русского офицера, что ни одна женщина не назовется его супругой, кроме Каролины Мозель.

Объявлено Каролине, что отец согласен на брак ее с Лиденталем, но, по случаю военного времени, должен отсрочить свершение этого союза до водворения мира в Германии. В тайном же нашем совете было решено: Лиденталю навсегда отказаться от руки Каролины, через несколько дней отправиться в армию, до того же времени притвориться счастливым женихом, в таких отношениях вести переписку с мнимой невестой, а остальное предоставить Богу. Все сделано было, чтобы обмануть сердце бедной девушки и окружить ее всеми радостями, всем очарованием счастливой любви. Что должен был перечувствовать друг мой, вынужденный играть роль счастливца, между тем как муки безнадежной любви и известность, что любимая им женщина никогда не может ему принадлежать, что она сумасшедшая, терзали его сердце на части. Дорого стоило ему это лицедейство. Удар, потрясший все его существо, усилия, которые он над собой сделал, подействовали на его грудь, и без того слабую... Он стал сильно и опасно покашливать, еще не покинув тех мест, где заключалось все, что знал в жизни прекраснейшего и что только в этой жизни было дорого для него. Бедный Мозель радовался за свою дочь, но страдал за молодого человека, который так великодушно принес себя в жертву ее благополучию... Благополучию? По крайней мере, мы так думали!

Каролина, со своей стороны, была счастлива. Единственное, что ее огорчало, так это разлука с женихом: но ее утешали надежды скорого мира и, следовательно, скорого свидания.

— Приезжай скорей, скорей, милый друг! — говорила она, прижимая руку Лиденталя к своему сердцу. — Господь справедлив. Он сохранит тебя от опасностей. Он скоро возвратит тебя моей любви. Здесь каждый час, каждую минуту буду произносить молитву о твоем здоровье, о нашем свидании. Ты не будешь далеко от меня; твой образ всегда будет перед моими глазами; окружу его всеми ласками, какие только знаю, какие только могу придумать, пока в разлуке с тобой. Выучу для тебя много русских нежных слов; выучу русскую песню, которую ты сладко напевал мне не однажды и перевел для меня. А там — поедем в твою Россию... Она будет и моей, потому что ты в ней будешь со мной. У тебя нет ближних родных, и зачем тебе они! Я заменю тебе мать, сестру, родню своей дружбой, любовью, ласками. Не правда ли?

Слезы готовы были брызнуть из глаз Лиденталя; но он глотал их и сам также рассказывал о будущем своем блаженстве.

Дня за два до отъезда Лиденталя, приятельница Мозеля, вдова лудвигслудстского бюргера, добрая, может быть и слишком добрая, и до сих пор осторожная, вздумала сгрустнуть о молодом человеке, который так сильно любил Каролину и, по своим достоинствам, мог бы составить счастье этой девушки, если бы она излечилась от помешательства. Вследствие грустного расположения духа, она решилась испытать, не совершит ли любовь чуда. К этому испытанию приступила немедленно, при первой отлучке доктора из дома. Видам посредницы помог и случай: Каролина только что рассталась со своим женихом и погружена была в восторги счастливой любви и приятнейших надежд.

— Дочь моя, — сказала ей добрая посредница, — ты невеста, выбранный твоим сердцем молодой человек, по своим душевным качествам, богатству и положению в свете, мог бы всегда составить себе отличную партию. Не говорю, чтобы ты не была его достойна: ты богата красотой, умом и добрым сердцем, а это самые драгоценные сокровища для мужа, но, скажу тебе откровенно, ты имеешь худшую привычку, тягостную для всех тебя окружающих. Черные пятна, малейшая неопрятность приводят тебя в какое-то замешательство и даже страх; иногда от этих, ничего незначащих причин, гнев портит твое хорошенькое личико. Как же избежать предметов, ненавистных тебе, когда ты будешь замужем за военным человеком? Вот, например, если бы он вздумал при тебе писать письмо и неосторожно капнул чернилами на бумагу...

Каролина вздрогнула, посредница, заметив это, все-таки продолжала:

— Сколько неприятностей и тягости наделает твоя странная привычка человеку любимому! Нынче и завтра эти неприятности — могут последовать ропот, ссоры и, наконец, Боже сохрани, холодность!

— Холодность? Нет, лучше смерть! — сказала Каролина, слушавшая речь посредницы с жадным вниманием, не без примеси страха.

— Так исправься. Возьми себе на помощь рассудок... подумай, что такое пятно... какое зло может оно тебе сделать?..

— Исправлюсь, милая мамахен, непременно исправлюсь... И вот, чтобы доказать вам, как ваши советы мне по душе, как я люблю его, начну первый урок при вас.

Каролина позвонила.

— Чернильницу! — сказала она с веселым видом вошедшей служанке.

Та стояла, как вкопанная, выпучив глаза, не понимая, какое чудо совершилось с ее молодой госпожой. Каролина повторила свое требование. Но где достать чернильницу? Одна и была только в доме, да и та запиралась на замок в кабинете, за порог которого никто, кроме самого доктора, не смел перешагнуть.

— Принеси от нас, — Сказала вдова.

Чернильница принесена. Несчастная девушка побледнела, как будто принесли для нее орудия пытки, но старалась быть веселее.

— Вот вы увидите, — говорила она, взявши перо и обмакнув его в чернильницу.

— Довольно на этот раз; в другой урок, милый друг, ты пойдешь далее, — сказала посредница, испуганная отчаянным видом Каролины, и хотела вырвать перо из рук ее; но та не отдала его.

— Нет, — продолжала несчастная, вся дрожа, между тем как исступление горело в глазах ее, и начала ронять чернильные пятна по своему платью, сначала редко, потом учащая их. — Нет, я хочу доказать, что может мое сердце... Вот пятно... еще... еще... Из любви к нему буду носить это платье... Что мне сделают все эти уроды? Не боюсь вас!.. Множьтесь, растите, осыпайте меня целыми роями... жальте меня... ничего не боюсь... моя сила не от земли — от любви к нему... Я чиста, как первый снег... Не замарать вам всей одежды моей души... ее моют мои братья... не здешние... Во имя друга, за мной победа!

И несчастная, казалось, бичевала себя, неистово осыпая свое платье чернильными пятнами. Наконец она изнемогла и без чувств упала на руки испуганной, истерзанной посредницы.