Вячеслав Софронов - Кучум (Книга 3)

Сам Иван Васильевич на казнь смотреть не пошел, а отправил сына Ивана, чтоб проследил за всем, доложил как что исполнено.

А тут польский король Стефан Баторий крылья расправил и на собственные деньги набрал войско, двинулся к Полоцку. Русские воеводы и глазом моргнуть не успели, как сжег он Полоцк. Иные города приступом взял и прямиком к Пскову направился, обложил город со всех сторон, направил защитникам грамоту, чтоб кровь зря не лили, а поднесли, не мешкая, ключи от городских ворот. Но только народ псковский упрямым оказался и показал Баторию фигу с маслом. Воеводы Василий Федорович Скопин-Шуйский, да Шуйский же Иван Петрович поклялись умереть, но ворота полякам не открыть. Кинулись те Печерский монастырь грабить, а не тут-то было. Стены, что игумен Корнилий возвел, выдержали, не подвели. Палили монахи из пушечек, сбили врага со стен, не дали на поругание святую обитель. Так и убрались поляки обратно несолоно похлебавши. Долго еще под Псковом стояли, поджидали, когда горожане с голоду повымрут, сами к ним выйдут, да не дождались.

Ермак в то время с казаками позади войска польского зорил обозы, отлавливал небольшие отряды, тревожил ляхов как мог. Вскоре дошли вести до них, будто бы Иван Васильевич заключил мир со Стефаном Баторием и война пока что закончилась. Подались казаки к Москве, чтоб плату за труды ратные испросить у воевод царских. А те им, мол, ни полушки, ни копеечки нет в закромах государевых. Что в бою захватили, то ваше, а большего не ждите. Озлились казаки, а супротив рожна не попрешь. Погуляли в кабаках царевых, пошумели, промотали последнее и подались обратно, кто на Дон, кто на Волгу. Ермак же подзадержался малость, решил разыскать купцов Строгановых, перемолвиться с ними о делах, о службе.

Дом их сразу нашел, будто вчера в нем гостевал. Сторожа впустили его, провели в горницу, где он когда-то со старым хозяином за одним столом сидел. Вышел к нему молодой Строганов, назвался Семеном Аникитичем. Спрашивает:

-- Чего хотел, казак? За каким делом пришел?

-- Служил я когда-то у батюшки вашего, а потом на Цареву службу подался, на Волгу ушел, до старших атаманов дослужился. А Сибирь забыть не могу Как там варницы? Как народ живет-может?

-- Спасибо, -- отвечает ему Семен Аникитич, -- живем как все, особо не тужим. Правда, в один год почти схоронил я братьев старших и с двумя племянниками остался. А тут еще, сибирский хан Кучум грозится пожечь городки и дал сроку полгода уйти с земли, которую он своей считает. Вот приехал к царю подмогу просить.

-- Царь с нами за Ливонскую войну рассчитаться не может. А чтоб стрельцов в городки ваши направить, в то и вовсе не верится.

-- Не допустил царь меня до себя. Говорят, будто сына младшего женить собрался. Да еще, -- замялся Семен, глянув на дверь, -- говаривали люди, будто и себе молодую жену высмотрел.

-- Ну, царские дела нам осуждать не по чину будет. А сам бы ты, Семен Аникитич, не терял времени даром, а коль деньгу имеешь, собрал людей ратных на Москве, призвал к себе городки защищать. То надежнее будет.

-- Пробовал уже, -- отвечал тот, -- деньги вперед требуют, а придут, нет ли, то вилами по воде писано. Помог бы, атаман, не поскуплюсь, назначу жалование втрое, чем у царя платили.

Ермак внимательно посмотрел на Строганова и не спеша ответил:

-- Дай срок месяца с два. Перетолкую с казачьими старшинами как к себе вернусь. Коль согласны будут, то, глядишь, и приведу к тебе сотен с пять.

-- Посылал я уже к атаманам вашим своего человека, так ни с чем вернулся. Не нашел охотников.

-- Э-э-э... К казакам особый подход нужен. Всякого они слушать не станут. Но сейчас, думаю, без дела с пустыми кошелями многие сидят, глядишь, и сыщутся охотники.

-- Сам-то придешь?

-- Погляжу. Тянет меня в ваши места, по ночам снятся леса, речки, приволье, тишина. Обещать твердо не стану, а там как Бог даст...

На том и порешили, выпили вина за встречу. И Ермак отправился к князю Петру Ивановичу Барятинскому. Обсказал ему все про Анну Васильчикову, что ждет она ребеночка, мечтает обратно царицей сделаться. Повздыхал князь, поохал, поблагодарил атамана и отправился к Васильчиковым самолично обо всем доложить. А Ермак в тот же день выехал из Москвы на Серпухов, чтоб уже оттуда податься на Волгу.

* * *

Хан Кучум распределил меж старшими сыновьями ближние улусы, но при себе оставил царевича Алея. Он с нетерпением ожидал вестей от северного князя Бек-Белея, что с малыми силами ушел в уральские земли разведать силы Строгановых. Кучум по весне отправил русским купцам упредительную грамоту, в которой грозился разорить все их земли, пожечь городки, коль они не уйдут с его владений. Он проведал, что поумирали старшие братья, на ком и держалось строгановское хозяйство, а их малолетние сыновья вряд ли смогут организовать защиту своих крепостей. Остался, правда, Семен Строганов, но тот, как доносили Кучуму, больше пропадал на охотах и ратных людей держал мало. Если только Бек-Белей вернется с добрыми вестями, Алею предстоит повести в набег главные силы Сибирского ханства.

Сам Кучум уже не мечтал о воинской славе и редко выезжал из Кашлыка, почти все время проводил в своем шатре. К зиме ухудшилось зрение, и он часто не мог уснуть от рези в глазах, сидел над разными отварами, втирал дорогие мази, что доставляли ему купцы из Бухары.

С ханом Абдуллой у него так и не сложились отношения. Тот вроде совсем забыл о Сибирском ханстве, хоть и посылал шейхов для обращения сибирских улусников в истинную веру, да напоминал иногда о просроченном ясаке. Может, смирился, что Кучум такой же хан в своей земле как и он, Абдулла, в Бухаре. Донесли Кучуму и о том, что князь Сейдяк подрос и был милостиво принят при ханском дворе, даже взят на службу. И это известие более всего беспокоило Кучума.

Впрочем, теперь, когда подросли сыновья, стали настоящими воинами, ему было на кого оставить ханский холм, передать свои дела в надежные руки. И вряд ли Сейдяк когда-нибудь посмеет сунуться в его владения.

...Наконец, прискакал гонец от Бек-Белея и сообщил, что тот находится в двух днях пути от Кашлыка. Кучум не удержался, выехал навстречу вместе с Алеем. Встретились неподалеку от городка Соуз-хана и завернули туда, чтоб можно было обо всем спокойно поговорить, а заодно отобедать.

Соуз-хан изрядно постарел и обрюзг. Большущий живот не позволял ему сесть в седло и для него сделали специальные носилки, в которых он и выбирался изредка за пределы городка. Но каждый год он брал к себе молодую девушку, одну из дочерей небогатых мурз, платил отцу хороший калым, отправлял ее к другим женам, одевал в новые одежды и требовал к себе. Через какое-то время молодая жена возвращалась обратно довольная и счастливая, посверкивая новым перстеньком или сережками.