Вячеслав Софронов - Кучум (Книга 3)

-- Я, я... -- перешел на родной язык перепуганный лекарь. -- Зер гут ферштейн.

Царевича положили на царскую постель и принесли завернутый в белую тряпицу кусок льда, поместили ему на лоб. Младший Федор со смиренным выражением на лице подошел к брату, приподнял его безвольно опущенную руку, погладил.

-- Что ж ты, Иванушка, занедужил? Всегда такой здоровенький был, не то что я, хворый и немощный, и вдруг... Почему он упал? Плохо стало? -обратился он робко к отцу.

-- Хоть ты оставь меня в покое, -- отмахнулся Иван Васильевич. -Ступай к себе. И без тебя управимся.

-- Как же... Всюду меня гонят, никому я не нужен. С родным братом побыть не дают. Кровь, -- указал он на вновь появившуюся алую струйку. Отчего кровь? -- выкрикнул уже громко. -- Как он поранился? Кто мне скажет, почему у брата моего кровь на лице? Кто?!

-- Уведи его отсюда, -- шепнул Иван Васильевич Годунову.

-- Пошли, царевич, а то только мешать станем больному. Ничем мы тут не поможем. Идем, -- и, обхватив того за пояс, повел к двери.

-- Всегда так, -- горестно произнес он. -- Не нужен ... Все без меня, да без меня. А вдруг он умрет? -- ухватился царевич за косяк и уперся, не давая увести себя. -- Тогда как? Кто государством править будет? А коль батюшка стар станет и не сможет? Меня не зовите. Я не стану... -- последние слова он выкрикнул уже за дверью, через силу выведенный Годуновым.

В царские покои прошмыгнул бочком Богдан Бельский и, озираясь, подал знак царю:

-- Там жена Иванова сюда зайти хочет. На ногах едва стоит, но приковыляла, -- как бы оправдываясь, доложил он.

-- Не пускать? Глаза бы мои ее не видели. Из-за нее все и случилось.

-- Слушаюсь, государь, -- и Бельский бесшумно выскользнул за дверь.

Четыре дня лежал без памяти Иван Иванович и не помогал ни лед, ни отвары, которые с ложечки вливал ему в рот немец. Перестала сочиться кровь, но левая часть лица вздулась, посинела, набрякла. Иван Васильевич почти не спал, не отходил от сына. Монахи, сменяя один другого, непрерывно читали под образами молитвы, бросая испуганные взгляды на царя. Лекарь, находившийся в той же комнате, на пятый день попросился выйти и исчез. Но Иван Васильевич и не заметил его отсутствия, поскольку сын вдруг открыл глаза и попросил пить.

-- На, Ванюшка, попей, -- трясущимися руками Иван Васильевич поднес отвар. -- Может, поешь чего?

-- Елену... -- посиневшими губами прошептал тот.

-- Не надо ее сейчас, ни к чему. Вот поправишься, тогда...

-- Прощай, отец, -- собрав силы, выдохнул царевич, и глаза вновь закрылись, по телу пробежала едва заметная судорога.

-- Иван! Ванечка! -- бросился на грудь сыну Иван Васильевич, продолжая что-то кричать, биться головой о стену, рвать на себе волосы, пока вбежавшие на крик Годунов и Бельский не оттащили его и долго удерживали бьющегося в припадке царя.

Комнаты наполнились людьми. Пришли монахи, слуги, непрерывно льющий слезы по умершему брату Федор с женой. Не было лишь Елены, которую все это время держали взаперти, и никто не решался ей сообщить о смерти мужа, опасаясь за ее жизнь.

Иван Васильевич к ночи затих, сжался, как-то скукожился, у него не держалась нижняя челюсть и он постоянно икал, пил воду, мутными глазами смотрел вокруг и даже забыл про свой посох, который Годунов поспешил затолкать подальше в кладовую. Царь, словно глухонемой, ходил меж людьми, никого не узнавая, и лишь повторял: "Ваня... Ванюшка... Ванюша... Сыночек..."

Хоронить Ивана Ивановича повезли в Москву без гроба, положив на мягкую солому на простой телеге, по уже замерзшей дороге, а отец шел следом, придерживая руками его подрагивающие на выбоинах ноги.

ПОЗНАНИЕ СОГЛАСИЯ

После сражения к казакам попали в плен шесть человек из числа воинов царевича Алея. Их подобрали под стенами городка, где они лежали, мучаясь от ран, и ждали наступления ночи, чтобы уползти в лес, а может, надеялись, что свои не забудут о них и подберут. Когда же казаки с бранью и пинками поволокли их в крепость, то сибирцы лишь зло таращили на них глаза и глухо выли, предвидя долгий плен, а то и скорую расправу.

Всех шестерых стащили в подвал возле воеводской избы, где обычно и держали аманатов-заложников или беглых работников. Сейчас подвал был пуст: аманаты давно не попадались, а из русских мужиков бежать никто не рисковал, зная о снующих вокруг вогульцах и татарах.

Ермак, узнав о пленных, захватил с собой Гришку Ясыря и направился к ним, недовольно хмурясь, что возможно кто-то из соплеменников может оказаться перед ним. Но едва он осветил фонарем настороженные лица пленных, как сомнения его развеялись. То были степняки. И он облегченно вздохнул, поставил на землю принесенный фонарь со свечой, а сам уселся на деревянную колоду возле дверей. Григорий пристроился сзади и с интересом рассматривал находящихся перед ним сибирцев.

-- Кто привел сюда сотни? -- резко спросил Ермак и ткнул пальцем в сторону невысокого воина, прижимавшего руку к халату, из-под которого сочилась кровь.

-- Царевич Алей, -- едва слышно выдавил тот из себя -- Сколько всего сотен пришло с ним? -- на этот раз Ермак указал на широкоплечего, сидевшего на земле нукера с перевязанной головой.

-- Не считал, -- нехотя отозвался тот и глянул на Ермака презрительно, словно и не он вовсе находился в плену.

-- Хорошо, не считал, -- согласился атаман, -- ты, верно, не помнишь и как твою родную мать зовут и откуда сам здесь появился. Скажи ты, -- указал на совсем молодого паренька с перебинтованной грязной тряпкой ногой.

-- Сотен пять будет, -- писклявым голоском сообщил паренек.

-- Пять, говоришь... Похоже на то. Как ты, Григорий, думаешь?

-- Откуда мне знать, атаман. Они когда к стенам кинулись, то думал их не меньше двадцати сотен.

-- Да у тебя, верно, в глазах от страха двоилось. Да? А их всего-то пять сотен. Слушай, -- атаман сел на корточки перед молодым парнем, -- а тебя как зовут?

-- Селим.

-- А отца как звали?

-- Етим-бай. Он служит у важного человека, и если ты меня не отпустишь, то тот человек может рассердиться и наказать тебя, -- по всему было видно, что мальчишка перетрусил, к тому же потерял много крови и держался из последних сил. Лишь присутствие других воинов мешало ему расплакаться.

-- И как же зовут того человека? Скажи, не бойся. Если он действительно уважаемый человек, то вылечим тебя и отпустим домой к отцу.

-- Правда? -- глаза паренька загорелись, он чуть надул губы и с расстановкой произнес: -- Того человека зовут Соуз-хан. Он очень, очень важный человек. Даже сам хан Кучум приезжает к нему в гости.

-- Что ты сказал? Как, как его зовут?

-- Соуз-хан. Он очень богатый человек.

-- Да-а-а... Тут я с тобой согласен. Соуз-хан человек богатый и уважаемый. А что, он еще жив?

-- Конечно, -- удивился паренек и схватил атамана за руку, -- значит, вы меня и вправду отпустите? Ведь я не соврал? Да?