Вера Соколинская - Семейные легенды

Друзья отца завидовали его красавице жене, но ее импульсивность с завидным постоянством портила ему карьеру. Однажды в день печати мама ждала отца у дверей Лениздата, чтобы пойти в кафе. Отец вышел не один. И как он ни рвался к маме, какой-то мужчина все удерживал его своим разговором. Маминого смирения хватило на пару минут ожидания и, оскорбленная таким неслыханным невнимание, она дала навязчивому собеседнику зонтиком по голове. Это был начальник отдела, в котором папа до того дня работал.

Если не можешь изменить мир, измени к нему свое отношение - гласит мудрость. Но отношение к миру определяет и обратную связь. Именно в этом смысле человек - кузнец своего счастья. Отец, наблюдавший жизнь с иронической улыбкой, не ждал от судьбы подарков. Его сдержанность и погруженность в себя заставляла вспомнить, что в русской литературе к слову "поляк" часто прикладывался постоянный эпитет "надутый". Мир отвечал на его добрую иронию едким сарказмом. Блистательные перспективы талантливого журналиста "Ленинградской правды", счастливого мужа и отца рассеялись в одночасье. Его фельетон сочли неуместным, покаянным речам на партсобраниях он предпочел гордый уход. Волчий билет неблагонадежного оставлял ему возможность работы только в заводской многотиражке и необходимость искупить строптивость диссидентской молодости пафосом статей передовицы. К проблеме "где жить" прибавилась еще и "на что жить". Уставшая от безденежья жена, не понимавшая, почему он лежит, уставившись в потолок, когда она работает на полторы ставки, ушла, забрав с собой дочку. Наличие высшего образования мешало добывать средства к существованию физическим трудом. Бывший по складу характера больше наблюдателем жизни, чем участником, он нашел способ свести контакты с внешним миром до минимума: устроился проводником почтового вагона, исколесил всю страну, читая книги и осматривая незнакомые города. Несколько лет расставаний и схождений с женой, он с терпением кавалера де Грие ждал мимолетной милости своей Манон.

Приезжая к отцу, я попадала в другой мир, где из вещей были только диван, накрытой газетами стол и аккуратно сложенные на полу стопки книг на русском, английском, польском, а в последние годы и на испанском. На окне стояли кастрюли с неизменной, но причудливо красивой плесенью. Мои детские попытки насытить, подражая маме, этот холодный дом теплом и радостью жизни, не удавались даже внешне. За неимением скатерти, я накрывала стол простынью, она смотрелась как саван, еще ярче подчеркивая мертвечину.

Только решив окончательно уйти, папа вышел к людям. Его нашли сидящим на ступеньках перед своей квартирой, за месяц до сорокапятилетия. Могила отца в самом конце Южного кладбища, у забора. Даже здесь он плохо "устроился" (среди болота, заросшего ивой) и "держится" особняком, по-прежнему иронично улыбаясь со своей фотографии.

Мама же слишком любила жизнь и никогда не понимала, как можно добровольно с ней расстаться. Она всегда верила, что все будет хорошо и все хотят ей помочь, нужно только подсказать, в чем она нуждается в данный момент. И ей действительно помогали. Излучаемая ей радость возвращалась к ней отраженной с самых неожиданных сторон. Она всегда негодовала на муравья из басни про стрекозу, абсолютно уверенная, что тот должен был почесть за счастье обогреть и накормить певунью. Именно так и поступали мужчины в ее жизни. Она еще два раза была замужем. Хоть за эти годы поредели волосы, прибавились килограммы, но ее до сих пор называют Лидочкой. И стоит зазвучать ее заразительному смеху, как к ней могут подойти со словами: "А Вы Лидочка! Я помню, в начале 60-х Вы работали..." Она по-прежнему читает исключительно дамские романы, закрывает глаза руками, когда по телевизору показывают драки, восторженно слушает уже мои рассказы, не без сожаления говоря, "как похожа на отца!", и собирается еще разок сходить замуж. Сейчас в ней трудно узнать ту хрупкую красавицу, но одно ее присутствие в доме по-прежнему наполняет его щебетанием весеннего утра, запахом домашних котлет и теплом, ощущение которого только и делает помещение домом.

Лед и пламень

(Бабушки)

1. МАРИЯ САВИЦКА

Эта грузная, подвижная и красивая женщина шла по жизни с энергий легкого танка. Мария Савицка - так коротко и энергично моя бабушка представлялась всегда. Так ее и звали, независимо от возраста и отношений.

Она никогда не предавалась сентиментальным воспоминаниям, и уж тем более, вряд ли кто-нибудь знал, что творилось в ее душе. Что чувствовала, кого любила? Или суровая жизнь выжгла совсем хрупкий эпителий эмоциональной чувствительности? Оставив только инстинкт - выжить и волчицей вцепится в горло любому, посягнувшему на детей?

Я так никогда и не узнаю, почему и как перебралась она из-под Варшавы в Питер, вспоминала ли свою Родину и что за жизнь была у нее в Польше. Только в минуты сильных душевных волнений Мария автоматически переходила на польский, а чаще просто запевала польские песни.

В 15 лет она родила дочку, а в 17 - моего отца. В 21 год с двумя детьми она оказалась в Ленинграде, где и встретила начало войны. Всю блокаду работала продавцом хлеба. Благодаря чему выжила сама и сохранила детей. Как именно не рассказывала никогда. Зато не делала секрета из многочисленных по-военному стремительных романов. Не одного возлюбленного проводила она на фронт. Мужчины дарили ей нерастраченную страсть и, в благодарность за любовь оставив паек, уходили навсегда. Она, смеясь, вспоминала, как умудрилась забеременеть в разгар блокады и каких усилий стоил ей тот аборт.

Мужья не оставили в ее жизни сколько-нибудь заметного следа. Лишь от одного из них, официально усыновившего детей, моему отцу досталась фамилия и отчество. В паспорте папы курьезно значилось: Сидоров Валентин Петрович, национальность - поляк. На вопросы об отце Мария отвечала сыну резко и лаконично: "Все мои мужчины были достойные люди". Вообще, как все женщины, проведшие бурную молодость, она была очень строгой матерью. Голосом эта красивая женщина с длинными русыми волосами напоминала армейского сержанта, а стилем общения - барменшу привокзального буфета, но в каждом ее движении и звуке была такая энергия и страсть, за которую ей прощалось многое. У меня с бабушкой всегда ассоциировался образ, созданный другой полькой в фильме "Принцесса цирка", а в ее окрике "Пелика-а-а-н!" слышалось обращенное к папе: "Валенти-и-и-н!".

Однажды с ней был сердечный приступ. Скорая констатировала: дело труба, нельзя даже везти в больницу, - капельница, кислородная подушка и покой... Только за врачами закрылась дверь, она слабым голосом подозвала отца: "Эти дураки ничего не понимают. Сбегай за маленькой и зайди... Ну, ты знаешь к кому... Скажи: "Мария умирает, пусть он придет". И вы не сидите, как пришитые...". Невестка, как все медики, цинично верящая в примат физиологии над духом, была в ужасе.