Вера Соколинская - Семейные легенды

Первый общественный фурор я вызвала тоже благодаря дяде. Однажды на урок литературы в нашем 10-м классе вошел некий шкет с большим букетом, назвал мою фамилию и, бросив: "Просили вручить", стремительно убежал, положив цветы на мою парту. Эффект был ошеломляющий! Я безошибочно поняла, что так поступить мог только дядя. А родившиеся из этого легенды я не смогла до конца развеять, даже когда меня вызвала завуч для доверительного разговора о моих фантастических поклонниках и правилах приличия.

Похоть побеждала в душе Леонида любые родственные чувства. Роман с племянницей его нисколько не шокировал.

Однажды он приехал к родной сестре, посочувствовал ее одинокой жизни. Движением фокусника достал бутылку шампанского и с такой знакомой всем родственникам интонацией сказал: "Такая женщина не должна быть одна..." Сестра сумела только вымолвить: "Ну, ты совсем обалдел! Ты же ..." - она не смогла договорить слово "брат". "Во-первых, я все-таки мужчина... - начал он, но, видя вызванный шок, остановился. Добавил, - Я хотел как лучше". И ушел, прихватив шампанское.

Карьера дяди напрямую зависела от того, как в организации относились к его бесчисленным романам. Он долго работал на плавбазе, где был своего рода достопримечательностью. Когда я приходила в порт, меня безропотно пропускали на любом КП. стоило мне сказать магические слова "К Леониду". Высовывались любопытные лица, но открывались любые двери, можно было спокойно проходить мимо стоящих у причала подводных лодок и грозных военных кораблей. За просмотр бесконечного калейдоскопа женщин, за его красноречивые рассказы о своих похождениях Леониду разрешалось все. Десятки людей нарушали все предписания лишь бы как-то соприкоснуться с этим феноменом.

А вот из школы, куда он устроился завхозом, его попросили уйти. Сначала никто не обратил внимания на участившиеся прогулы уроков старшеклассницами. Но когда с завидным постоянством среди рабочего дня исчезала то одна, то другая учительница... Дети радостно носились по школе, администрация сбивалась с ног, но училки появлялись невесть откуда через урок-другой без всяких объяснений причин. Вскоре, слыша вопрос, не видел ли кто-нибудь очередную испарившуюся с работы, многие улыбались; кто-то загадочно, кто-то раздраженно. У директрисы состоялся с Леонидом долгий разговор, в результате которого они вдвоем уехали в недельную командировку. По приезде все пошло как прежде. Именно это, по-моему, и послужило причиной увольнения.

Став взрослой, я упорно пыталась понять секрет дядиного успеха. Средняя внешность, столь же среднее образование и ниже среднего благосостояние, меленький рост и абсолютное отсутствие глубины. Его оружием были только цветистое красноречие, напор и страсть к эффектным поступкам. Он умел творить легенду, хоть на час, но воплощал мечту каждой женщины о красивой любви. Леонид щедро осыпал комплиментами, легко мог встать на колени перед каждой и в одночасье сделать малолетнюю дурнушку или мать троих детей королевой. Он дарил главное - пищу для самоуважения, ощущение себя звездой, роковой женщиной. Дядя вслед за Вертинским мог повторить: "Я могу из падали создавать поэмы, я люблю из горничных делать королев". За это Леонида и любили, прощая мимолетность его страсти и заранее зная, что он лишь мелькнет, как долгожданный праздник, в долгой череде будней. Он делал своих краткосрочных возлюбленных счастливыми, причем не вкладывая ничего, кроме своей энергии: ни души (которой, по моим понятиям, у него не было), ни денег (он предпочитал обещания в духе "когда б имел златые горы... - все отдал бы..."), ни даже времени (не привык сосредотачиваться долго на одном объекте. Леонид был за сугубо экстенсивный путь). Они же дарили ему не только искренние чувства, но и кормили, помогали, доставали билеты, устраивали... Мой дядя был фабрикой грез!

Сыновья

С детьми отношения не сложились - будем рожать до полного взаимопонимания!..

М.Жванецкий

1.Мишка

Он с пеленок кричал басом. Взлелеянный в воображении "Мишель" был отторгнут сразу же, как нечто чужеродное, и заменен более органичным "Мишка". Умильную трогательность пасторальных сцен матери с младенцем разрушал трубный вой ребенка и визги матери - Мишка кусался. Возражать мне он научился раньше, чем ходить и говорить. Мишка умел, как никто, пресекать во мне все нежное и феноменально быстро доводить меня до бешенства. Только с появлением сына я осознала, что "вся-то наша жизнь есть борьба!"

Как только он покинул лоно семьи, начав ходить в ясли, меня везде встречали одной и той же логичной фразой: "У Вас замечательный сын! Возьмите его отсюда, пожалуйста!" Все хвалили его сообразительность и самостоятельность, но никто не мог похвастаться, что справляется с ним.

Мишка не любил спать в садике. И когда воспитательница, уложив детей, спокойно пила чай, он одевался и шел домой. Его переводили из группы в группу, наказывая или поощряя его присутствием персонал. В 6 лет меня настойчиво попросили забрать, наконец, его из садика. Через полгода меня вызвала завуч школы, куда он пошел, и, уверяя, что учительницу от моего сына трясет, попросила забрать его из лицея. Мишка с радостью неделю сидел дома и примерял на себя роль домашней хозяйки; а я, работая в той же школе, с ужасом раздумывала, куда устроить его теперь. Ничего альтернативного школе мне найти не удалось, до циркового училища надо было все-таки где-то освоить грамоту. Потерпев фиаско не только с обучением, но и с пониманием собственного сына, я решила прибегнуть к помощи специалистов. После продолжительных тестов, мне было профессионально заявлено, что никаких отклонений в развитии у ребенка нет (что было известно мне и без них). Школьный психолог повторила тоже самое. После моего дурацкого вопроса, почему же ребенка выгоняют из школы, долго изучались тетрадки... Итог психологических исследований был поразителен: "Миша, дай честное слово, что будешь учиться хорошо!" Я тогда еще не знала, что школьными психологами становятся после месячных курсов от биржи труда, но интуитивно поняла, что помощи извне ждать не приходится.

В 7 лет наша борьба закончилась полной его победой. Символом которой стал такой эпизод. Я приехала к Мишке в лагерь. На родительский день была устроены многочисленные конкурсы (почему-то для родителей- видимо, в качестве компенсации за отдых от своих чад), за жетончики победителям выдавалась всякая снедь. От бега в мешках я, будучи в мини-юбке на шпильках, отказалась сразу, на успехи в перетягивании каната с отцами я вряд ли могла рассчитывать (хотя, может быть, они бы от смеха и не смогли тянуть вообще). Я приняла участи в сбивании городошных фигур. Оба раза попала... в молодого человека, который их ставил. Попытки с завязанным глазами приставить корове хвост не увенчались успехом. Сетуя, что в программе нет ничего интеллектуального, я с пустыми руками вернулась к сыну. Мишка лаконично приказал: "Сиди здесь и жди!" и исчез в толпе. Через 20 минут он вернулся, с трудом неся всевозможные вкусности. Мои восхищения и нежности были пресечены коротким: "Ешь!". Мишка задумчиво чистил апельсин и, разламывая его на две части, произнес легендарную фразу: "Да, мама, ничего-то ты не умеешь. Трудно будет тебя прокормить!.." Я была без денег, без мужа, и ехала домой с трудом сдерживая слезы.