Роман Солнцев - Полураспад

"А может, эта белка и есть я, - иногда весело думает он. - А я, вся моя жизнь - ее сон?"

- Здрасьте, Алексей Александрович, - звонко здороваются студентки университета, обожающие молодого профессора с загадочно-печальным лицом. А вот Чарльз Роберт Дарвин... Он что, действительно был прав? И мы - от африканской обезьяны?

Алексей Александрович долго смотрит на румяных юных красавиц с серьгами, в модных ярких ветровках, в огромных кедах, как на белых кулаках. Потом до него доходит: они кокетливо острят, и Алексей Александрович спрашивает, изображая близорукий гнев:

- Вы что, физики?

- Нет, что вы! Мы ваши! - И Настя Калетникова с пятого курса с нарочито серьезным видом уточняет: - Нет, правда... У них же оба полушария мозга равноправны... И во-вторых, до сих пор прямого мостика между человеком и питекантропом не нашли...

В лесу медленно летит, поблескивая, паутина, увял мутно-розовый иван-чай, дятел долбит старое дерево, осыпая рыжую землю вокруг комля щепкой и белой мукой.

- Видите ли, в чем дело... - Алексей Александрович не златоуст, говорит трудно, особенно на праздные темы (а уж вопрос Насти и вовсе для детей), и, когда все же приходится разъяснять, смущается неточностей в языке, которые неизбежно проскальзывают в разговоре, - краснеет, уточняет, как зануда, каждую мысль, уткнув для чего-то при этом в кулак свой длинноватый нос, чуть смещенный в середке - след от хоккейных баталий в детстве. - Здесь бы следовало выразиться так... Ведь питекантропы, а точнее, неандертальцы... а точнее...

- Да, да, мы поняли! - восклицают студентки. - Спасибо, Алексей Александрович! - И, веселясь, толкая друг дружку в спину, бегут на гору, к белым колоннам университета, теряющимся средь белоствольных берез. И уже издалека, с надеждой: - В органный зал сегодня пойдете?

Он озабоченно мотает головой. Нет, у него сегодня совсем нет времени. Конечно, он любит музыку, может быть, даже чрезмерно, и об этом все знают. Мать до сих пор вспоминает: когда он учился в третьем классе, хоронили соседа по коммуналке. Мальчик вышел на улицу, прямо у подъезда грянул-заревел духовой оркестр, и Алеша упал в обморок... А когда Алексей уже студентом стал ходить в театр оперы... если певица на сцене, волнуясь и бледнея, решалась на высокую ноту (это же всегда видно, нет чтобы сползти октавой вниз!) и все-таки выдавала петуха, он, треща пальцами сцепленных рук, не досиживал до антракта, убегал домой... И вообще музыка его истязает, сладостно, но истязает.

Сегодня, конечно, он не пойдет ни на какой концерт. И вовсе не потому, что нет времени. Он и работать толком не сможет. Глаза не глядят на мир, губы не слушаются... И студентки, возможно, это поняли...

Ссора в его собственном доме случилась ни с того, ни с сего, и была совершенно глупой. Полуслепая, маленькая его мать, Ангелина Прокопьевна, со смутной полуулыбкой проходя по комнате, шаркая ногами в мягких тапочках (Броня в это время ушла на кухню, наливала из-под крана холодную воду в чашечку), нечаянно поддела провод удлинителя, утюг на гладильной доске дернулся и соскользнул на пол - слышно было, как от удара хрустнул паркет.

- Что? Что там?! Ах, что ты наделала?! - возопила невестка, швыряя чашку в раковину и бросаясь к утюгу. - Мой "Филипс"! Ах!

Она прыгала на месте с утюгом, тыча пальцем в верхнюю его часть Алексей Александрович увидел, что пластмассовая пуговка с цифрами слетела, укатилась в угол.

- Да я налажу, - пробормотал он, подбирая головку регулятора, и верно - белая пуговка со щелчком встала на место. Правда, краешек откололся, чернеет, как маленький полумесяц, но разве это столь уж важно?

- Это невозможно наладить! - стонала Броня, а тут еще она заметила, что и на полу беда - рухнув на паркет, утюг расколол одну из дощечек, половинка выскочила из гнезда, встала торчком. - Паркет! - присев, продолжала вопить жена. - Она нарочно!.. Видишь, она усмехается?..

- Да нет же, она, как любой слепой... или почти слепой... невольная улыбка...

- Невольная! Вчера "Шанель" в ванной разбила! А они в самом углу на полочке стояли. Это ж надо было постараться! Она нарочно!

- Почему?!

- Потому!.. Я неровня тебе, я плохая! - У Брони давно копилась неприязнь к свекрови, но до сей поры она сдерживалась, сверкая узкими, глубоко посаженными глазками.

С прошлой зимы старуха стала стремительно слепнуть, и Бронислава единственное, что позволяла себе, - отныне обходила ее театрально за метр, как столб... чтобы, дескать, не задеть...

И вот же, такая мелочь - утюг уронили на ее драгоценный паркет, и Броня словно обезумела. Подняв дощечку, целует, к щеке прижала. В одной руке утюг, в другой - деревяшка. Алексею Александровичу это показалось очень смешным, и он, как и мать, вынужденно улыбнулся.

- Ах, ты тоже? Тоже?!

- Деточка... - раздался тихий голос матери. - Ну зачем столько сердца? Я... я ремонт сделаю...

- А пошла ты!

- Бронислава! - Это уже чересчур. От бессильного гнева Алексей Александрович словно бы сознание потерял на секунду и очнулся. - Не стыдно?! Эх ты!.. - Не бреясь, быстро оделся и пошел прочь, скорее на работу, сутулый, закинув мосластые руки за спину...

3

Он просидел весь день, закрывшись, в своем кабинетике, отгороженном от длинной, как коридор, лаборатории фанерной перегородкой. Слышал, как там, за шкафами с химреактивами, возле сопящего и булькающего биостенда, негромко переговариваются сотрудники, моют под краном, стараясь не звякать, колбы, чашки Петри.

Кто-то закурил, потянуло сладковатым дымком.

Вошел с улицы, громко топая, старый лаборант Кукушкин, выполняющий особые поручения шефа, - кажется, достал все-таки еще один автоклав - тащит по коридору. На него зашипели, он густым баском спросил что-то, в ответ снова зашипели.

И все стихло. В эту секунду Алексей Александрович позавидовал Илье Ивановичу Кукушкину.

Маленький, как горбун, в коротковатых штанах, с вечно мокрыми завитками волос вокруг лысины, как у старого еврея-скрипача, человечек стоит, шмыгая носом, не решаясь заговорить. Илья Иванович обладал необыкновенно зычным голосом. Когда несколько лет назад Институт биофизики и Институт физики проводили митинг в поддержку Ельцина, он перекричал всех коммунистов - заревел, как пароходная сирена, слова не дал сказать. Без передышки орал:

"Хва-атит-нахлеба-ались-красного-киселя-я-ва-ашего... са-ами-соси-ите-из-руки-и-своей-кро-овушку-свою-вампи-иры!.."

И, если надо было где-то что-то достать и не хватало аргументов, Алексей Александрович посылал Кукушкина - тот выбивал...

Правда, эпоха Ильи Ивановича уходит - сегодня голосом не возьмешь, сегодня все решают только деньги.

Но сейчас Алексею Александровичу хотелось бы иметь именно такой голос, как у Кукушкина, и зарыдать, завопить на весь мир. У него и без этой домашней ссоры тяжко на сердце, и нет просвета впереди...