Роман Солнцев - Полураспад

- Н-ну.

- Как у него сейчас дела? Он доволен жизнью? Говори честно, мы сейчас к нему... Зашли к тебе, чтобы как-то подготовиться... не обидеть...

Нехаев мучительно соображал, чего же от него хотят эти люди.

- Что-нибудь новое делает? Как финансирование? Ты же лаборант, даже старший... Как приборы? Есть ли договора с Минздравом или с кем там у вас, у биофизиков?.. Выделили какие-нибудь ценные штаммы?

Наконец, Нехаев неуверенно и путано заговорил. Договоров никаких нет. Биостенд старый, его изготовили в Орехово-Зуеве на военном заводе еще на королёвские деньги, предполагалось - будет готовить хлореллу для космоса, а потом оказался не нужен. Но ничего, клокочет... Нынче на нем Алексей Александрович эволюционные задачи решает... это если использовать дрожжи...

- Дальше, - морщась, прервала его Золотова.

- Насчет же-железобактерий... Раньше Но-норильск проявлял интерес, а сейчас... на-нашли богатую руду. Зачем им отвалы перерабатывать? Да и до-дорого - электричеством наращивать бактерии...

- Дальше.

- Я больше н-не знаю. Он много думает... к физикам хо-ходит... Мо-может, что-то новое готовит?

Белендеев кивнул.

- Соскучился! Он же начинал, как физик. Один из тех, кто геостационарные спутники спасал от солнечного ветра... Но это вчерашний день. И это всё, как сказала миледи королю?!

Нехаев нерешительно помялся:

- Как-то сказал - хо-хочет что-то такое создать... Влияние космоса на сон, что ли...

Белендеев и Золотова переглянулись.

- По-моему, плешь, - сказала Елена, доставая из сумочки сигарету и закуривая от мгновенно вспыхнувшей в руке Белендеева зажигалки. - Кризис. Он выдохся.

- Ты считаешь, non perspektiva? - промычал гость. - Ну в таком случае куда еще заглянем? - Он поднял руку, чтобы разглядеть часы. - У нас в Нью-Йорке сейчас как раз десять утра.

И вдруг Нехаев заволновался. Честный малый, он решил почему-то, что эти люди недооценивают его руководителя, и заговорил, заикаясь и дергая головой:

- Но знаете, у него це-це...

- Муха цеце? - весело переспросил Белендеев и, немедленно сделав серьезную мину, посмотрел ему в глаза. - Извините, слушаю.

- У него целая тетрадка идей. Он предлагал аспирантам, в подарок отдавал... чтобы только не уходили...

- Да? - Елена рассмеялась. - Я помню, когда он еще аспирантом у Соболева был, свои идеи дарил за конфеты, а конфетами девиц угощал. И что там, в этой тетрадке? Говоришь, про влияние звезд? Нет, нам нужны гениальные идеи, котик.

- У н-него есть!

- Вряд ли, котик. В последнее время ходит бледный, жалкий.

- Он ду-думает... все время думает... Руками уши закроет и ни-ничего не слышит...

- Перегорел! - безжалостно сказала Золотова. - Оно и понятно - к тридцати трем годам уже доктор наук, профессор. Самая первая свежая песенка спета. Ах, если бы что-нибудь новенькое! Михаил Ефимович посодействовал бы тому, чтобы члены нобелевского комитета...

- Тс-с, - остановил ее Белендеев. - Решим в рабочем порядке. Так у нас раньше говорили? Да, кстати, какая у него любимая пословица? Ну, поговорка?

- По-поговорка? - недоумевал Нехаев.

- Ну, для контакта? Как пароль у преферансистов?

- Какая у него... - Вдруг лицо лаборанта просияло. - Не плю-плюй в колодец - вылетит, не поймаешь.

- Неплохо! А такой анекдот слышал? - Он снова подмигнул хозяину комнаты. - Еврей решил бежать за границу. Это еще в те годы... Сунул жену Сару в рюкзак, рюкзак на спину - и пошел. А пограничники: "Стой! Что в рюкзаке?" - "В рюкзаке посуда". Пограничник бабах сапогом по рюкзаку. А оттуда раздалось: тгам-тагагам!.. - Рассмеявшись журчащим смешком, гость протянул кулак: - Прочтете, когда мы уйдем. О кей? - И, переложив что-то измятое из кулака в руку Нехаева, вышел из комнаты. - Тгам-тагагам!..

Когда старший лаборант раскрыл свой кулак, то увидел на ладони пятидесятидолларовую бумажку. Зачем это они? Или у них так принято? Но он же ничего толком и не рассказал... Да и что он может знать про новые идеи своего руководителя?

Но Нехаев заблуждался: он много чего поведал умному и тертому заграничному гостю.

11

Они медленно пошли по вечернему городу - сутулая маленькая старушка и младшее ее дитя. Алексей нес над головами зонт.

Крапал крест-накрест дождь, проблескивая при свете фонарей и витрин.

- Это где мы сейчас? - спросила мать, делая вид, что озирается.

- На улице Воскресенской, - ответил сын. - Ну, бывшей Марата.

- А-а! - Старушка остановилась. - Марат, кстати, был неплохой человек.

- Постой, трамвай идет.

- Это который?

- Третий.

- Поехали на нем.

- Мама, это же по кругу, через весь город!

- Ну как хочешь, - смиренно, как всегда, согласилась мать, и Алексей подумал: "А куда торопиться?" Помог ей подняться в вагон, сели у окна, сын за спиной матери. Трамвай тронулся, в тряске и перестуках разговаривать было трудно, и они долго молчали.

- Где мы сейчас? - Он услышал наконец ее дребезжащий голос.

- Старый цирк проехали...

Мать снова затихла. Минут через десять встрепенулась:

- А памятник сохранился? - Она имела в виду памятник борцам за свободу.

- Конечно, - соврал сын.

На месте бывшего монумента из бетона, изображавшего в стиле кубизма пролетариат, разрывающий двуглавого орла, теперь стояла стеклянная свеча банк "Олимп".

- А сейчас проспект Комсомола?

- Да, мам.

Алексей подумал: "Наверно, мысленно видит весь город..." Но если мать и видела мысленно город, то скорее всего город прежних, военных лет, когда она пришла сюда голоногой бесштанной девчонкой (да, она всегда так и уточняла среди своих: бесштанной) пешком из деревни Красные Петухи. Красными Петухами деревню назвали, говорят, потому, что она постоянно горела - только отстроится, вновь горит. То ли потому, что стоит на холме и молнии ее полюбили, то ли народ такой...

Устроилась на оборонный завод, где два года ворочала тяжеленные снаряды, пока не надорвалась, - была же худющая... Назначили агитатором, так и пошла дальше по жизни - в комсомоле, в партии...

А он? Алексей Александрович вскинул глаза: вон он, на холмах, университет, похожий на горсть беспорядочно брошенных друг на друга костяшек домино. Там когда-то учился он и училась курсом старше Броня Скуратова. Вот и общежитие прилепилось сбоку, где они познакомились в одну из новогодних ночей. Алексей, как и многие студенты, проживавшие в квартирах с родителями, часто бегал туда на танцы - в общежитии кипела веселая жизнь.

Пройти в "общагу" для своих было просто - туда вел прямо со второго этажа физмата стеклянный рукав, как в иностранных аэропортах - к самолетам. Можно было постоять внутри этой горизонтальной сосульки и посмотреть на березовую рощицу внизу, на облысевшую, как Горбачев, Большую сопку вдали над ней грибы телеантенн, а сбоку, вроде гигантских санок, забытых стоймя, макушки искусственных трамплинов. Под одним из них погиб его друг Митя Дураков, именем которого Алексей назовет впоследствии своего единственного сына.