В Соловьев - Три портрета - Шемякин, Довлатов, Бродский

Не помню, кому принадлежит это наивное высказывание: жизнь - фарс для тех, кто думает, и трагедия для тех, кто чувствует. А как быть с теми, у кого оба эти процесса - эмоциональный и мыслительный - идут одновременно, не в параллель друг другу, а пересекаясь и снова расходясь? Вот причина трагедийно-фарсовой окраски шемякинского искусства: думая, он чувствует, а чувствуя - думает. Я бы даже сказал, что он думает, страдая, - в пушкинском опять же смысле:

Я жить рожден, чтоб думать и страдать.

Пытаюсь понять своего собеседника, который создал вокруг себя мир по своему образу и подобию, сам будучи его эпицентром. Рецензируя одну из его выставок, я назвал его мифотворцем, а сейчас понимаю, что он еще и миро-творец. Гюго считал, что художник творит наравне с Богом. Однако далеко не каждому художнику дано творить мир еще и за пределами своего искусства. Общим местом стало говорить о том, как в творчестве отражается личность художника, его индивидуальный опыт. Куда реже случаются противопожные перемещения - нечто самое сокровенное из искусства перекочевывает обратно в жизнь. Шемякин работает в живописи, графике, скульптуре, керамике, ювелирке, а все ему тесно в искусстве. Вот и происходит эманация искусства в жизнь, экспансия художника в пограничные сферы.

Как Шагал после революции "ошагалил" Витебск (пока его не вытеснил оттуда Малевич со товарищи), так Шемякин "ошемякил" Хадсон. Хадсон и есть его Витебск, но, в отличие от Шагала, у Шемякина нет тут равных конкурентов, хотя этот достопримечательный, основанный квакерами городок в долине Гудзона, как магнит, притягивает к себе знаменитости. Тому есть множество причин, на которых останавливаться не буду, дабы не растекаться по древу. Куда важнее следствие: осенний фестиваль искусств привлек сюда в 1998 году народ отовсюду, и по исторической Уоррен-стрит, с рядами старосветских фонарей и завлекательными витринами антикварных лавок и галерей, разгуливали праздничные толпы. Хадсон превратился на время в некое подобие Сохо. И повсюду, зримо и незримо, витал дух русского художника Михаила Шемякина.

В грандиозном зале бывшего теннисного корта, где проходила его выставка "Гармония в белом", Шемякину-монументалисту показалось тесно, и он решительно шагнул за его пределы. На боковой лужайке перед зданием - только что вызволенная из трехлетнего плена в транспортной компании бронзовая скульптура "Первый подвиг Геракла". Пухлый младенец-гигант, с удлиненным и слегка вдавленным лицом, решенный в барочной традиции и похожий на упитанных и нежно деформированных ангелов и амуров той эпохи, а змея, которую удушает Геракл, с великолепной декоративной целесообразностью обвивает череп, на котором, как на троне, восседает герой-младенец. Череп-постамент экстерьере - в прямой перекличке с метафизическим сфинксом в интерьере. А тот не просто получеловек-полузверь (телом), но еще и полумертвец: половина лица - чудный женский лик, другая - оскал черепа.

Через пару кварталов, на парадной Уоррен-стрит, одна против другой витрины антикварных магазинов с шемякинскими карнавальными монстрами, но в утонченно венецианских одеждах 18-го века и ярко, до утрировки, раскрашенными скульптурами паяцев - как напоминание о привычном Шемякине.

Такова пространственная экспансия Шемякина в Хадсоне, который следовало бы, по русской традиции, переименовать в Гудзон, потому что река и городок тезки. Это как с именем Virginia: штат Виргиния, но писательница Вирджиния Вулф, хотя английское написание одно и то же.

Несколько миль на юго-восток и попадаешь обратно в шемякинскую усадьбу в Клавераке, где мы уже убедились в экспансионистских наклонностях художника. Некое выпавшее из времени пространство, наподобие средневекового монастыря с его натуральным хозяйством и самодостаточностью, замок-скит, диковинный сад скульптур и таинственный чародей - здешний хозяин. Шемякин творит окрест себя, создавая родственный ему мир за пределами искусства, но средставами искусства. Материально-бытовых владений как таковых у него нет все втянуто и преображено его художественным замыслом. Случайному посетителю этот мир покажется сказочным, а для его создателя он как защитная протоплазма. Есть ли на свете существо менее защищенное, чем художник?

Истоки: patriotisme du clocher

Впервые я увидел его работы в 1962-ом в редакции питерского журнала "Звезда" на Моховой. Я откликнулся на выставку рецензией в ленинградской молодежной газете "Смена" - первый печатный отклик на Шемякина, после чего был вызван в КГБ: мне был сделан втык за то, что хвалю не тех, кого положено, а потом меня стали выспрашивать о самом экспоненте. Тут мне даже и врать не пришлось - Шемякина я видел всего пару раз, знаком был шапочно. Разговор не клеился, меня с миром отпустили, поняв, что как от козла молока. В моем автобиографическом "Романе с эпиграфами" этой истории посвящен один абзац.

Почему я сейчас вспоминаю об этом незначительном эпизоде? Мы с Шемякиным двойные земляки - по Питеру и по Нью-Йорку. Он младше на год, то есть мы принадлежим к одному поколению. Из того же поколения еще один петербуржец - Бродский: он старше Шемякина на три года. В недавней телеэкранизации пародийной поэмы Бродского "Представление" активно использованы, точнее вовлечены работы Шемякина. Точек пересечения в их судьбах и в самом деле много - от психушек и внешкольного самообразования до насильственного выдворения из страны. Оба творчески сформировались у себя на родине и обоим пришлось ее покинуть, хотя ни тот, ни другой диссидентами в полном смысле не были - просто принадлежали к андерграунду, и конфликт у них был не с политическими властями, а с художественными, с "хуйсосайти", как мрачно отчеканил однажды Бродский и как с удовольствием повторяет вслед за ним Шемякин. Отторжение шло на уровне обоих Союзов - Союза художников и Союза писателей, членами которого ни один из них не был и по понятным причинам стать не мог. А КГБ уже ничего не оставалось, как санкционировать решение этих дочерних организаций. Перед принятием окончательного решения о высылке Бродского, КГБ консультировался с официальными литераторами (в "Романе с эпиграфами" я рассказываю о встрече Евтушенко с одним из шефов КГБ), а годом раньше генерал КГБ, который выгонял Шемякина, так ему и растолковал: "Вам Союз художников не даст здесь спокойно жить."

По своей сути, оба они - новаторы, постмодернисты, и одновременно неоклассики, ретроспективисты: их работы цитатны, примыкая к мировой культуре на пародийно-стилизаторском уровне. Даже самые рискованные и хулиганские - пусть даже взрывают художественную традицию, но изнутри, оставаясь в ее пределах и сохраняя культурные связи неприкосновенными. А отсюда уже самооценка того же Бродского, немыслимая в устах Маяковского или Вознесенского: "Я заражен нормальным классицизмом." Вот эта классическая прививка у обоих питерцев на всю жизнь.