Александр Солженицын - Желябугские выселки

У Ботнева в погребе уже втеснились: включили, проверили. Большой камертон позуживает в постоянном дрожании лапок. Чуть подрагивают стрелки на приборах. Все шесть капиллярных стеклянных пёрышек, охваченные колечками электромагнитов, готовы подать чернильную запись на ленту. У прибора сейчас худощавый, поворотливый Дугин. (Он - руковитый: каждую свободную минуту что-нибудь мастерит - кому наборный мундштук, кому портсигар, а мне придумал: из звукометрической ленты шить аккуратные блокноты, для военного дневника.)

Сбок прибора на прискамейке уткнулся телефонист, разбитной Енько. На каждом ухе висит у него по трубке, схвачены шнурком через макушку. В одну трубку - предупредитель, в другую - все звукопосты сразу, все друг друга слышат, и когда сильно загалдят - центральный их осаживает, но и сам же до всех вестей падок: где там что происходит, у кого ведро осколком перевернуло.

А сразу за прибором - столик дешифровщика. За ним вплотную, еле сесть, столик снятия отсчётов. А к другой стене - столик вычислителя и планшет на наклонных козлах. В подвальном сумраке - три 12-вольтовых лампочки, одна свисла над ватманом, расчерченным поквадратно. Готовы.

Федя Ботнев в военном деле не лих, не дерзок - да ему, по измерительно-вычислительному взводу, и не надо. А - придирчиво аккуратен, зорок к деталям, как раз к месту. (Да даже к каждой соседней части, к технике их любознателен, при случае ходит приглядывается. Кончил он индустриальный техникум.) Любит и сам стать за планшеты, прогнать засекающие директрисы.

Но весь ход каждого поиска зависит от дешифровщика. У нас - Липский, инженер-технолог, продвинули мы и его в сержанты. Когда в работе не спешка его единственного в батарее зову по имени-отчеству. (С высшим образованием у меня в батарее и ещё есть - Пугач, юрист. Очень убедительный юрист, всегда лазейку найдёт, как ему полегче. Не во всякий наряд его и пошлёшь: то "помогает политруку", то "боевой листок выпускает".)

В глубине погреба бормочут глухо:

- Ну, стуковня! Ну, громовня...

- Да как бы мне пойтить глянуть: брадено у меня чего, аль не брадено? Один таз малированный остался, чего стоит.

- Всего имения, Арефьевна, не заберёшь. Утютюкают напрямь - смотри и избы не найдешь.

- Ну, дай Бог обойдится.

А снаружи - разгорается, уже в светло-жёлтом тоне, солнечный, знойный день. И те крохотные облачка растянуло, чистое-чистое небо. Ну, будет сегодня сверху.

У Исакова в кустах кухня уже курится.

Шофера усильно кончают вкопку своих машин, помогают им по свободному бойцу. Ляхов - высокий, флегматичный, никогда и виду не подаст, что устал, не устал. А маленький толстенький Пашанин, нижегородец, разделся до пояса, и всё равно мохнатая грудь и спина потные, лоб отирает запястьем. Имел он неосторожность рассказать в батарее о горе своём: как бросила его любимая жена, актриса оперетты, - и стал он общий предмет сочувствия, однако и посмеиваются.

Ещё ж у меня Кочегаров околачивается, политрук батареи, а в напряжённый момент, когда все в разгоне, - ну не к чему его пристроить, и работать не заставишь. Сам-то был на гражданке шофёр, да только - райкома партии, и теперь взять лопату на помощь Пашанину - не догадается.

Первый звонок - с третьего поста, ближнего: дотянули, подключились, вкапываемся. На них и аппарат сразу проверили: хлопайте там (перед мембраной). Так. И выстрелы пишет. Порядок.

Но когда над одним постом пролетит самолёт - то уж, с захватом, испортит запись трёх постов.

От погреба расходящиеся веером линии - вкапывают линейные, каждый свою. На полсотню метров, чтобы в сгущеньи ногами не путаться - и чтоб хоть тут-то оберечь от осколков.

А уж - летят!! Летит шестёрка Хеншелей. Сперва высоко, потом снижают круг левее нас. Хлоп, хлоп по ним зенитки. Мимо. Отбомбились, ушли.

Наши тут несколько квадратных километров вдоль передовой густо уставлены: миномётами лёгкими и тяжёлыми, пушками сорокапятками и семидесяти-шести, гаубицами ста-семи, всякими машинами полуврытыми, замаскированными - бей хоть и по площади, не ошибёшься.

Меж тем в погребе ещё три места надо найти - для телефониста бригадного и от двух дивизионов. От поваленной липы отмахнули наши пилой - без двуручной пилы не ездим - три чурбачка, откатили их туда, вниз.

Ляхов - ввёл свой приопустевший ЗИС в апарель.

И пашанинский ГАЗ спустили. Ну, теперь полегче.

Со второго поста Шухов докладывает, чуть пришипячивая: дошли!

И их проверили. Порядок.

Доходят-то они все приблизительно, и ещё любят сдвинуться, себе поудобней. Но пока Овсянников не проверит - копать им, может, и зря.

Из погреба крик:

- Таащ комбат, вызывают!

Ломай быстро ноги по кирпичным ступенькам.

Так и есть, бригада: сорок второй, ждём целей!

Отбиваюсь: да дайте ж развернуться, привязаться, вы - люди?

А - доспать бы, клонит. Смотрю на ребят в погребе - и они бы.

- Ну, пока нет работы - клади головы на столы!

И приглашать не надо - тут же кладут. Это последний льготный получасик.

Солнце поднимается - жары набирает.

Подключился и четвёртый пост, и предупредитель. На трёх постах уже можно грубо прикидывать - хоть из какого квадрата бьёт.

От начала работы у центральной дежурят двое линейных: бежать по линии, какую перебьют - сращивать. А от каждого поста - бегут навстречу, так что на один перебив два человека, никогда не знаешь, ближе куда. Починка линий всего и опасней: ты открыт и в рост, как ни гнись, а при налёте - шлёпайся к земле. Когда огневого налёта в зримости нет - дежурный линейный и сам бежит, дело знает. А при горючей крайности - кто-то должен решить и послать. Если Овсянников здесь - то он, а нет - так я. Но по смыслу работы - и без офицеров, сержант от центрального прибора сам гонит, он отвечает: не хватит звукопостов, не засечём - может быть больше урона. А каждый такой гон может стоить линейному жизни, уже потеряли мы так Климанского. А как раз когда порывы, когда снаряды летят - тогда-то и засечка нужна.

Сейчас - Андреяшин, вот, дежурит. Сел на землю, спиной об кирпичную арку. Проворный смуглёныш, невысокий, уши маленькие. Только-только взятый, с 25го года. Я прохожу - вскочил.

- Сиди, не навстаёшься!

Но, уже вставши, сверкает тёмными просящими глазами:

- Таащ старштенант! А вы меня в Орле часа на три отпустите?

Он - из Орла. Рос беспризорником, а какой старательный в деле. Хоть бессемейный, а есть же и ему в Орле кого повидать, поискать.

- Ещё, Ваня, до Орла добраться. Погоди.

- А - когда дойдём? Я - нагоню, нагоню вас, не сомневайтесь!

- Отпущу, ладно. Да может - и надольше. Неужели ж мы в Орле не постоим?

- И бурловский! - из погреба кричат навстречу мне.

Крайний левый! Теперь мы - в комплекте.

Дугин руки потирает:

- О то розвага! Ве-се-ло!