Александр Солженицын - Желябугские выселки

Отдаётся ему из глубины:

- Хорошая у вас весельба.

Ну, теперь не пропадём, засекаем. Привязку бы. (До привязки посты на планшете поставлены пока грубо, как наметили их по карте.)

На передовой - толчёный гуд перестрельной свалки. Но - всплесками. И если артиллерийский выстрел попадает в промежуток - то мы его берём.

У Исакова - каша готова. Побежала посменно центральная с котелками.

А в воздухе - зачастили, закрылили и наши, и немцы - но наших больше! Схватки не видно, те и другие клюют по передовым. Там - большая стычка, и по земле взрывы отдаются, вот и засекай.

Емельянов с предупредителя:

- Пока сидим с пехотой, своего не отрыли, не дают. И покрывать нечем. Пташинского - как не поцарапало? - пуля погон сорвала.

Пташинский, его сменщик на предупредителе, - ясный юноша, светлоокий, очень отчётливый в бою.

Всё-таки две цели мы пока нащупали, уже и пятью постами - 415ю и 416ю. Наша задача - координаты; калибр - это уж по ушному навыку, да и по дальности можно догадаться.

Из бригады донимают:

- Вот сейчас по Архангельскому - (это там со штабом рядом) - какая стреляла?

- От Золотарёва-третьего, 415я.

- Давайте координаты!

- Без привязки - пока не точно...

Отвечают матом.

Дошагал Овсянников с постов, километров десять круганул. Пошли с ним хватнуть горячего. Сели на лежачую липу.

Простодушного Овсянникова, да с его владимирским говорком, - люблю братски. Курсы при училище проходили вместе, но сдружились, когда в одну батарею попали. На Северо-Западном, в последний час перед ледоходом на Ловати, он сильно выручил батарею, переправил без облома. Или тот хутор Гримовский нас скрестил - весь выжженный, одни печные трубы стоят, и немцами с колокольни насквозь просматривается. Центральная вот так же в погребке, а мы с ним сидим на земле, ноги в щель, между нами - котелок общий. Так пока этот суп с тушёнкой дохлебали - трижды в щель спрыгивали от обстрела, а котелок наверху оставался. Вылезем - и опять ложками таскаем.

Тут-то, за нашим склоном, Желябугские Выселки немцу прямо не видны, только с воздуха. Кручу махорочную цыгарку, а Виктор и вообще не курит. Рассказывает, как и где посты поправил. Кого, по пути идучи, видел, где какие части стоят. В Моховом у немцев виден сильный пожар, что-то наши подожгли.

- Натя-агивают. Будем дальше толкать, не задержимся.

Не докурил я, как слева, от главной сюда дороги - колыхаются к нам, переваливаются на ухабинках - много их! Да это - "катюши"!

Восемь машин полнозаряженных, дивизион, они иначе не ездят. Сюда, сюда. Не наугад - высмотрел им кто-то площадку заранее. И становятся все восьмеро в ряд, и жерла - поднимаются на немцев. От нас - двадцать метров, в такой близи и мы их в стрельбе не видели. Но знаем: точно сзади стоять нельзя, вбок подались. И своим - рукой отмахиваю, предупреждаю, все вылезли лупиться.

Залп! Начинается с крайней - но быстро переходит по строю, по строю, и ещё первая не кончила - стреляет и восьмая! Да "стреляют" - не то слово. Непрерывный, змееподобный! - нет, горынычеподобный оглушающий шип. Назад от каждой - огненные косые столбы, уходят в землю, выжигая нацело, что растёт, и воздух, и почву, - а вперёд и вверх полетели десятками, ещё тут, вблизи, зримые мины - а дальше их не различишь, пока огненными опахалами не разольются по немецким окопам. Ах, силища! Ах, чудища! (В погребе от катюшиного шипа бабы замерли насмерть.)

А крайняя машина едва отстрелялась - поворачивает на отъезд. И вторая. И третья... И все восемь уехали так же стремительно, как появились, и только ещё видим, как переколыхиваются по ухабам дороги их освобождённые наводящие рельсы.

- Ну, щас сюда по нам жарнёт! - кто-то из наших.

Да и не жарнёт. Знают же немцы, что "катюши" мигом уезжают.

Идём с Овсянниковым досиживать на липе.

Чуть передых - мысли лезут пошире.

- Да! - мечтаю. - Вот рванём ещё, рванём - и какая ж пружина отдаст в Европе, сжатая, а? После такой войны не может не быть революции, а?.. это прямо из Ленина. И война так называемая отечественная - да превратится в войну революционную?

Овсянников смотрит мирно. Помалкивает. С тех пор, как он нашёл у немцев бензинный порошок, - уже не верит, как пишут в газетах, что немцы вот-вот без горючего остановятся. А беспокой у него - о предупредителе:

- Им там - головы не высунуть, не то что кипятку. - Окает: - Плохо им там. Посмотримте по карте: на сколько я могу перенести их вбок? назад? Я их быстро перетяну, даже без отключки.

Померили циркулем. Метров на триста-четыреста можно.

Пошёл - шагастый, неутомимый.

А Митька Петрыкин, вижу, ладит, как бы ему в пруду искупаться. Зовёт свободных вычислителей, те щели роют.

А вот и притянули к нам: справа - от 2го дивизиона, слева - от 3го. Вкапывают свою подводку и они. Наша центральная станция, по проводам, - как важный штаб, во все стороны лучами. В погреб втиснулись теперь и они все трое, на чурбачки, а телефоны уж на коленях.

И сразу - меня к телефону. Из 3го, комбат 8й Толочков. Нравится он мне здорово. Ростом невысок, отчаянный, и работе отдаётся сноровисто, всё забывает. Хорошо с ним стрелять.

- Цели, цели давай! Скучаю.

- Ну подожди, скоро будут. Ждём привязки. Вот 418ю щупаем.

Без звуковой разведки - артиллерийскую цель и найдёшь редко: только в притёмке, по вспышке, прямым наблюдением - и если позиция орудия открытая.

И из 2го дивизиона - сразу же мне трубку. По голосу слышу - сам комдив, майор Боев.

- Саша, у нас серьёзная работа сегодня, не подведи.

- Сейчас продиктуем несколько, но пока без привязки.

- Всё равно давай. А вот что: вечерком приходи ко мне в домик.

В штаб дивизиона, значит.

- А что?

- Там увидишь.

Я, было, наружу - а сюда, по ступенькам Юра Куклин почти бегом. И суёт мне лист - со всеми нашими координатами.

- Если постоите - ещё уточним.

- Спасибо, ладно. - И сразу передаю планшетисту Накапкину.

Он тут же набирает измерителем с точностью до метра по металлической косоразлинованной угломерной линейке - и на планшете с крупной голубой километровой сеткой откладывает икс и игрек для каждого звукопоста, исправляет прежние временные.

Теперь - заново соединяет точки постов прямыми, заново перпендикуляры к ним, а от них заново - ведёт лучи на цели. Начиная с 415й все цели теперь пошли на новую откладку.

По ленте центрального прибора для каждого звукоприёмника течёт своя чернильная прямая. Там, на посту, колыханье мембраны отдаётся здесь, на ленте, вздрогами записи. По разнице соответственных вздрогов у соседних приёмников и рассчитывается направленье луча на планшете. И в идеальных условиях, как ночью и в холодную сырость, эти три-четыре луча все сходятся в одну точку: то и есть - место вражеского орудия, диктуй его на наши огневые!