Михаил Салтыков-Щедрин - История одного города. Господа Головлевы. Сказки

Первые главы будущих «Господ Головлевых» были напечатаны в «Отечественных записках» в октябре 1875 — мае 1876 годов в составе цикла «Благонамеренные речи». Первоначально Салтыков-Щедрин не собирался продолжать тему «Семейного суда», но очерк был встречен читателями с таким интересом к дальнейшей судьбе его героев, что у Салтыкова-Щедрина появилось желание написать для «Благонамеренных речей» еще несколько рассказов о головлевском семействе. Среди многих доброжелательных отзывов, благотворно повлиявших на это решение, надо прежде всего назвать имя И. С. Тургенева: «…Невольно рождается мысль, отчего Салтыков вместо очерков не напишет крупного романа с группировкой характеров и событий, с руководящей мыслью и широким исполнением?.. — спрашивал Тургенев Салтыкова-Щедрина в письме от 28 октября/9 ноября 1875 года. — «Семейный суд» мне очень понравился, и я с нетерпением ожидаю продолжения — описания подвигов «Иудушки» ( И. С. Тургенев . Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. XI, с. 149).

Мысля поначалу головлевские рассказы лишь частью публицистического цикла, Салтыков-Щедрин оказался теперь перед иной, сложной художественной задачей. Работая над «Выморочным», он пишет И. А. Некрасову: «Боюсь одного: как бы не скомкать Иудушку. Половину я уже изобразил, но в сбитом виде, надо переформировать и переписать. Эта половина трудная, ибо содержание ее почти все психологическое» (письмо от 9 июля 1876 г.).

Салтыков-Щедрин создавал «Головлевых», поддерживаемый одобрением и творческим участием многих литераторов. Алексей Жемчужников писал ему 28 сентября 1876 года о «Выморочном»: «Скажу вам, что я в восторге от Вашего Иудушки. Он, по моему мнению, одно из самых лучших Ваших созданий. Это лицо совершенно живое. Оно задумано очень тонко, а выражено крупно и рельефно. Вышла личность необыкновенно типичная. Она меня очень интересует. В ней есть замечательно художественное соединение почти смехотворного комизма с глубоким трагизмом. И эти два, по-видимому, противоположные, элемента в нем нераздельны. Хотелось бы продолжать смеяться, да нет, нельзя; даже смеяться жутко — он страшен». А в конце декабря Салтыков-Щедрин получил письмо от И. А. Гончарова (от 30 декабря 1876 г.), также очень заинтересованного новым психологическим типом Иудушки. Гончаров высказал предположение о конце, который постигнет Иудушку: «Вы правы, говоря, что у него должен быть свой Седан , именно Седан — в смысле только конца… Поэтому он и не удавится никогда, как Вы это сами увидите, когда подойдете к концу. Он может видоизмениться во что хотите, т. е. сделаться все хуже и хуже… но внутренно восстать — нет, нет и нет! Катастрофа может его кончить, но сам он на себя руки не поднимет!.. Ведь нанести себе удар ножом, пустить пулю в лоб — это значит все-таки сознать какой-нибудь ужас своего положения, безотрадность падения, значит почувствовать в себе утробу — нет, в такой натуре — ни силы на это нехватит, ни материалу этого вовсе нет!» Но Гончаров не смог провидеть в Иудушке такие глубины, какие открыл в нем Салтыков-Щедрин.

Лишь четыре года спустя читатели познакомились с последней главой головлевской хроники, «Расчет» (первоначально писатель назвал ее «Решение»), опубликованной в майском номере «Отечественных записок» за 1880 год. В том же году появилось отдельное издание романа, заставившее всех утвердиться в мнении, что в русской литературе открыта новая страница, автору которой удалось подняться на высоты, ранее доступные, пожалуй, только Гоголю.

Еще знакомясь с первыми головлевскими рассказами критика сравнивала их с романами Золя, а Иудушку называла русским Тартюфом (это мнение писатель сам опроверг на страницах романа, см. стр. 285 наст. изд.), но трагический исход, к которому привел Салтыков-Щедрин Порфирия Головлева, пробуждение человечности в Иудушке (когда уже ничего не осталось для него, кроме гибели) означали рождение принципиально нового художественного типа в мировой литературе.

Сам писатель подчеркивал жанровые особенности «Господ Головлевых». В то время как Лев Толстой, Тургенев искали опору и утешение в дворянской семье, для Салтыкова-Щедрина дворянство давно уже было исторически «умирающим», а принцип «семейственности» был уже потерявшим силу «призраком» (в чем с ним с горечью солидаризировался автор «Братьев Карамазовых»). «Роман современного человека разрешается на улице, в публичном месте — везде, только не дома; и притом разрешается самым разнообразным, почти непредвиденным образом», — отмечал Салтыков-Щедрин в 1869 году (т. 10, с. 33), объясняя необходимость появления нового, «общественного романа». Впоследствии он скажет: «У нас установилось такое понятие о романе, что он без любовной завязки быть не может; собственно, это идет со времени Бальзака; ранее любовная завязка не составляла необходимого условия романа, например, «Дон-Кихота». Я считаю мои… «Господа Головлевы»… и др. настоящими романами; в них, несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни» («М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников». М., ГИХЛ, 1957, с. 184).

С первых шагов знакомства с новым романом Салтыкова-Щедрина критика и читатели отмечали необычайную жизненность и типичность головлевского семейства. Для этого были основания не только в художественном таланте писателя, но и в его наблюдениях над реальной жизнью, над жизнью семьи Салтыковых.

Исследователями творчества Салтыкова-Щедрина было отмечено, что натурой для монументального «портрета» Арины Петровны Головлевой во многом послужила мать писателя Ольга Михайловна Салтыкова (см.: С. Макашин . Салтыков-Щедрин на рубеже 1850–1860 годов. Биография. М., «Художественная литература», 1972, с. 83–84 и др.). Одним из первых подметил это И. С. Тургенев: «Фигуры все нарисованы сильно и верно: я уже не говорю о фигуре матери, которая типична — и не в первый раз появляется у Вас — она, очевидно, взята живьем — из действительной жизни, — писал он в уже упоминавшемся письме Салтыкову-Щедрину. — Но особенно хороша фигура спившегося и потерянного балбеса». Существует реальный прообраз «Степки-балбеса» — брат писателя Николай Евграфович, плачевную судьбу которого почти детально воспроизвел Салтыков-Щедрин в «Семейном суде».

В письмах писателя, в воспоминаниях современников, в наблюдениях исследователей немало бесспорных свидетельств, что, создавая Иудушку, Салтыков-Щедрин в большой степени опирался на характерные черты своего брата Дмитрия Евграфовича. В апреле 1873 года Салтыков-Щедрин писал матери в связи с внутрисемейными тяжбами, затеянными братом, что у Дмитрия Евграфовича «одна система: делать мелкие пакости. Ужели, наконец, не противно это лицемерие, эта вечная маска, надевши которую этот человек одною рукою богу молится, а другою делает всякие кляузы?» (из письма от 22 апреля 1873 г.). В августе того же года Дмитрий Евграфович уклонился от делового свидания с братом: «По обыкновению своему Дмитрий Евграфович и тут устроил комедию: прислал мне свои соображения в форме письма к маменьке, с которого выдал ей, для передачи мне, скрепленную им копию. Ну не досадно ли видеть этого празднолюбца, который свои письма (на целом листе) пишет в трех экземплярах?» — замечает Михаил Евграфович в письме к брату Илье от 17 августа.