Надежда Тэффи - Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь

Те же метки появились через несколько дней и на ее белье.

– Милая тетечка, я вам на рубашках поставила метки сзади, потому что на груди слишком много кружев, и их совсем не было бы видно.

Яркие красные метки сквозили через легкие летние платья, и Цветков говорил жене:

– Знаешь, Аня, ты словно каторжник с бубновым тузом на спине.

А Талечка, между тем, не дремала. Она затеяла сделать собственноручно рамки на все портреты в кабинете Цветкова.

С этой целью она мочила гусиные перья, что-то резала, клеила, и, когда с торжеством показала первую рамку из малинового бархата с цветочками из гусиных перьев, – Цветкову затошнило.

– Это очень мило, дорогая моя! Это похоже на настриженные ногти.

– На перламутр, дорогая тетечка. Не правда ли? Совсем перламутр! Я вам сделаю много, много таких рамок! Я вас так люблю!

Вечером Цветков приуныл и сказал жене:

– Знаешь, мне как-то надоело в деревне. Если бы не предстоящие земские выборы, я бы уехал. А как ты думаешь, Талечка скоро уедет?

– Н-не знаю. Ей, кажется, здесь так понравилось. Она такая милая, что ее грешно обидеть… Только зачем она стрижет эти ногти!..

Талечка сделала пятнадцать рамок и изуродовала ими шесть комнат. Особенно круто досталось кабинету Цветкова. Он уже не мог там больше сидеть.

– Знаешь, Аня, плюнем на все, поедем за границу. Хоть на две недели. Иначе неловко ее отсюда… гм…того… Так лучше уж надуть ее.

– А как же выборы? Ведь ты можешь пройти в предводители… Так мечтал об этом, и вдруг…

– Да что там! Все равно никого нельзя в дом пригласить. Я прекрасно сознаю, что Талечка – дивное существо, но ведь она за один месяц так загадила нам весь дом, что порядочного человека пригласить стыдно!..

– Ну, подождем еще немножко. Одного боюсь: она опять что-то крючком крутит.

Страх Цветковой был не напрасен: Талечка отпорола на ее белье все кружева и заменила их прошивками своей работы.

– Посмотрите, тетечка, какие они толстые и прочные. Белье ваше давно порвется и сносится, а они будут целы. Вот увидите. Вы будете их отпарывать и перешивать на новое белье и вспомните при этом вашу Талечку!

Цветкова кусала губы от досады, а вечером всплакнула и решила надуть Талечку.

– Талечка, – сказали супруги на другое утро. – Милая, маленькая Талечка, мы едем на всю осень за границу, а сначала завезем вас к вашей маме.

Талечка подумала минутку, вздохнула и сказала решительно:

– Нет! Вы знаете мое правило: сначала все для других, и потом для себя. Я останусь здесь еще месяца полтора и закончу вам один сюрпризик. Я так люблю вас!

Цветкова истерически засмеялась, а муж ее выбежал из комнаты и хлопнул дверью.

– Что ж, Аня, – сказал он потом жене, и лицо у него было бледное и решительное. – Укладывайся. Едем за границу.

– А как же выборы?

– А черт с ними. Меня только бесит, что ты не могла прямо сказать этой девчонке, чтобы она отвязалась от нас.

– Попробовал бы сам!

– Мне неловко – я мужчина!

– А мне неловко – я женщина! Я тетка!

– Попробуем еще. Может быть, как-нибудь…

Через четыре дня они уехали за границу.

Талечка провожала их кроткая, преданная, заботливая.

– Тетечка! Дядечка! Не забудьте вашу Талечку.

Цветков шипел сквозь зубы:

– Выжила нас, гадюка, из родного гнезда!

И тут же прибавлял:

– Милая девочка! Ласковая! Кроткая! Все для других!

А жена его, молча, утирала глаза кружевным платком, зажав в кулак раздражавшую ее красную метку: «А» точка и «Ц» точка.

Бухгалтеру Овечкину повезло. На вечере у Егоровых сама Гусева пригласила его быть ее кавалером за ужином.

От волнения он ничего не ел и молчал, как убитый. Лицо у бухгалтера Овечкина было совсем особенное.

– Овечья морда! – сказал про него за ужином сидевший vis-a-vis [1] напротив (фр.) муж Гусевой. Но сказал он это просто из ревности, потому что овечьей у Овечкина была только фамилия. А лицо его было похоже на мелкий перелесочный кустарник: брови – кустиками, усики – кустиками, бачки – кустиками, и на лбу хохол – кустом. И смотрел Овечкин из этих зарослей и порослей тоскливо и тревожно, как заяц, забившийся от собак в можжевельник.

Бухгалтер Овечкин был очень польщен. Он ведь не слышал, как Гусева шепнула перед ужином Мишелю Рукоятникову:

– Сегодня нельзя сидеть вместе. Центавр следит.

В ее романе с Мишелем Рукоятниковым центавром назывался сам Гусев.

Безнадежно скучая от соседства зайца в можжевельнике, Гусева, как женщина практичная, решила использовать свое положение с наибольшей выгодой и помучить Мишеля ревностью. Для этого она ежеминутно чокалась с бухгалтером, щурила глаза и грозила ему пальцем, точно он говорил невесть какие тонкие штучки, а он, бедняга, только вздыхал и шептал:

– Это все одни насмешки. Женщины вообще насмехаются.

Мишель Рукоятников особого волнения, однако, по поводу измены Гусевой с бухгалтером не выказывал. Впрочем, он умел обращаться с женщинами и знал себе цену, как человек, привыкший везде играть видную роль. На свадьбах он занимал место шафера, в моторе – место шофера, в танцах – дирижера, а по служебной части – коммивояжера. Поэтому мудрено ли, что он понимал насквозь игру Гусевой и был спокоен.

Зато сам Гусев был далеко не спокоен. Он старался поймать взгляд жены, чтобы строго выкатить ей глаза и тем напомнить о своих правах мужа и ее обязанностях жены.

Но подведенные глазки Гусевой бегали так быстро с бухгалтера на Рукоятникова и обратно, что перехватить их не было ни малейшей возможности.

Тогда Гусев бросил мысль о правах и обязанностях и всю душу свою отдал ненависти к бухгалтеру Овечкину.

– Овечья морда! – указал он на него соседу. – Наверное, и развратен, как овца.

– Эге, батенька, – отвечал веселый сосед. – А Марья Петровна как будто другого мнения. Вон, даже щечки горят. Верно, этот франт – преопасная шельма. Хе-хе-хе!

А Гусева откидывала голову, смеялась, стараясь показать нижние зубы, которые, по ее мнению, были лучше верхних и думала про Рукоятникова:

– Ага! Тебе все еще мало? Тебе все равно? Так вот же тебе! Вот! Получай!

И она совершенно неожиданно, повернув руку ладонью, прижала ее к губам Овечкина.

Сразу после обеда Гусев увез жену и всю дорогу молчал, и только дома, сняв пальто, сказал веско:

– Передайте от меня вашему любовнику, что я раскрою надвое его овечью морду. Слышали?

– Ко… которому? – искренне спросила Гусева.

Но муж сразу понял, что она бесстыдно притворяется.

– Вам лучше знать, о ком я говорю!

Через три дня он спросил жену.

– Позвольте узнать, кто вас вчера провожал от Уткиных?

– Этот… как его… никто. Я одна приехала.

– Одна? А швейцар мне только что сказал, что вас провожал какой-то господин. Имени его швейцар не знает, но зато я знаю имя это очень хорошо. Слышали?