Надежда Тэффи - Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь

– Сейчас он его растерзает! – ликовал голос.

Лев закачался и вдруг застонал короткими стонами. Заходили, вздуваясь и впадая, сухие бока. Он кашлял. От натуги разъезжались разбитые задние лапы.

Было смешно и противно.

Кто-то засмеялся.

Старуха сидела, вся поджавшись, – старая, облезлая кошка, – и покорно мотала длинной голой шеей и не смотрела на старика, точно знала давно все, что будет.

А зверь поднял вилы и, хищно вздрагивая жирными ногами, подошел к старику.

Вдали на городской колокольне звякнул четыре раза медный звук, приостановился и загудел медленно ещё шесть раз.

Это значило, что истекли все четыре четверти часа и наступило ровно шесть.

В лесу, на маленькой круглой полянке диаметром в три шага, идут вечерние приготовления.

Что-то копошится и шелестит между корнями старой липы. Быстро шмыгнула вверх пушисто – яркая, красноватая метёлка, притихла на высокой ветке, повернулась, блеснули две внимательные пуговки, и снова взметнулась метёлка вверх и исчезла.

Вдруг зашуршала верхушка сосны, и какая-то птица прокричала хриплым озабоченным голосом три раза одну и ту же фразу. Начала в четвёртый раз, сбилась, сконфузилась и замолчала.

Но это не я виновата, что она сбилась. Я не могла испугать её. Я лежу совсем тихо и не шевелюсь уже давно, так давно, что даже перестала чувствовать боль от шершавой коры соснового корня, на который опираюсь плечом.

Многие здесь уже привыкли ко мне: маленький червячок – землемер, грациозно взвиваясь и снова опускаясь, мерит своим зелёным телом длину моей руки. Два рыжих муравья, похожих на бретонских крестьянок, в сборчатых юбках с перетянутыми талиями, задумались над бахромой моего пояса, ждут, чтобы указал им мудрый инстинкт, как приспособить эту хитрую штуку на муравьиную пользу и славу.

Я не шевелюсь, не хочу мешать. Поднимаю глаза, вижу растрескавшуюся кору, одноцветную издали и всю пёструю, всю в чешуйках, в пушинках, в шелушинках, если смотреть на неё вот так, прижавшись к ней щекой.

В одной из трещин живёт какая – то зелёная точка, дышит – не дышит, чуть шевелится, видно, что только о том и думает, как бы не умереть, как бы сохранить подольше свою такую важную, такую значительную, такую необходимую для всего мироздания жизнь.

Мне делается страшно за неё, я опускаю глаза.

Внизу, у самых корней, деловой сознательной походкой идёт жук. У него, наверное, серьёзное дело. На спине у жука лежит соломинка.

Знает он об этом или нет? Несёт он её к себе домой или она случайно прилипла ему к спине, и он понять не может, отчего ему целый день поясницу ломит?

Я решаюсь. Тихонько протягиваю руку, снимаю соломинку. Жук мгновенно подвёртывает ноги и притворяется мёртвым. Я, чтобы успокоить его, тоже притворяюсь мёртвой.

Когда жук убеждается, что надул меня, он снова отправляется по своим делам, серьёзный и озабоченный.

Червячок-землемер дополз до моего локтя, призадумался, взвился гибким зелёным тельцем и пополз назад. Видно, сбился со счёта и решил сделать поверку.

Четыре… пять… семь… – помогаю я ему, – Перемерим, запишем, будем знать, сколько в земле места приготовить. Нужно, чтобы на всех хватило… десять… одиннадцать…

Шевельнулось что-то между стволами, там, где начинаются первые ветки. Что-то прыгнуло яркое и радостное. Это там, за лесом, зажгло солнце свой алый фонарик и отбросило прожектором живой дымящийся столб.

Загорелись сухим огнём красностволые сосны, закружевились прозрачно кусты.

И вдруг с лёгким шорохом вбежал на полянку зверёк.

У него была острая звериная мордочка и острые звериные ушки, но глаза, суетливые и печальные, были не лесные и не звериные.

Зверёк повернулся боком, поднял ушки, прислушался. Робко дрожала приподнятая передняя лапка, а на спине дрожал привязанный к шее нелепый лиловый бант.

Послышался шорох и треск тяжелых шагов. За зверьком шли большие звери, дышали громко и вышли на полянку.

Их было два.

Впереди – покрупнее, похожий на большого кота, в сером костюме и клетчатых штанах. Позади – нечто вроде пуделя в юбке, пелерине, шляпке с кукушечьим пером и корзиночкой у локтя.

Звери остановились, посопели носами на сосны, на липы, на дымно-розовый огонь солнца, и первый из них сказал на человеческом немецком языке:

– Здесь.

Разостлали платок, сели.

Маленький зверёк с лиловым бантом забегал кругом, заюлил, залебезил и сказал большим зверям и глазами, и боками, и ушами, и хвостом, что он весь на их стороне, что не переманит его к себе ни дымный огонь, ни зелёный цвет, ни то, что шелестит наверху, ни то, что шуршит внизу. Ни до чего ему дела нет. Всё – дрянь, мелочь и ерунда, – вам служу и вам удивляюсь.

Пуделиха поставила на землю корзинку.

Три муравья сейчас же принялись изучать это новое явление природы, обнюхивали, обсуждали, как быть.

Пуделиха зашуршала бумагой, вытащила бутерброды с ветчиной, один дала коту, другой сунула себе в рот.

У обоих глаза сделались сразу удивленно-круглые. Закатный алый огонь осветил сетчатые красные жилки их тупо блестящих зрачков, а маленький зверёк с лиловым бантом задрожал всей грудью от сдержанного жадного визга.

– Молчи! – сказала пуделиха, – Сначала мы будем кушать, а потом и тебе дадим полопать.

Они жевали долго, уставив глаза в одну точку, чавкали громко и строго, так что вернувшийся с деловой прогулки жук на всякий случай притворился на минутку мёртвым.

Они жевали и молчали, и всё замерло кругом, даже розовые пылинки в дымном солнечном столбе чуть дрожали, не кружась и не взвиваясь. Всё застыло, и только торжественно и властно два жирных рта свершали жертвоприношение.

Картина была мистически-жуткая. Я видела, как тонкая, стеблистая травинка с пухом на маковке задрожала робко и поникла.

– Смилуйтесь над нами!

Я закрыла глаза…

– Ну-с, а теперь ты будешь лопать, потому что мы уже покушали.

Пуделиха вынула плошечку и налила из бутылки жиденького молока.

Зверёк с бантом, высунув сбоку розовый дрожащий язычок, стал лакать деликатно и благодарно.

А большие звери, тяжело дыша, водили глазами по притихшим кружевным кустам, по огнистым стволам, по нежно-шёлковым травам, а когда повернули глаза к дымному столбу заката, загорелись они прозрачно и льдисто, как драгоценные камни, и остановились. Что скажут они теперь?

Вот дрогнули глаза, прищурились. Маленькая быстрая молния мелькнула между ресницами. Это – мысль. Да, я угадала. Это – мысль. Кот сказал:

– Майер скоро купит аптеку.

После слов этих сразу стало так тихо, словно даже муравьи притаили дыхание.

Слушал лес, слушали звери, трава, солнце, древесные ползуны, небесные птицы, и маленький червячок – землемер взвился и застыл зелёным вопросительным знаком.