Зинаида Гиппиус - Том 2. Сумерки духа

Твоя душа, в мятежности,
Свершений не дала.
Твоя душа без нежности,
А сердце – как игла».

Не слушаю, не слушаю,
Проклятье, иглы, вам!
И злому равнодушию
Себя я не предам,

Любви хочу и веры я…
Но спит душа моя.
Смеются сосны серые,
Колючие – как я.

Всё дождик да дождик… Всё так же качается
Под мокрым балконом верхушка сосны…
О, дни мои мертвые! Ночь надвигается –
И я оживаю. И жизнь моя – сны.

И вплоть до зари, пробуждения вестницы, –
Я в мире свершений. Я радостно сплю.
Вот узкие окна… И белые лестницы…
И все, кто мне дорог… И всё, что люблю.

Притихшие дети, веселые странники,
И те, кто боялся, что сил не дано…
Все ныне со мною, все ныне избранники,
Одною любовью мы слиты в одно.

Какие тяжелые волны курения,
Какие цветы небывалой весны,
Какие молитвы, какие служения…
Какие живые, великие сны!

Сегодня заря встает из-за туч.
Пологом туч от меня она спрятана.
Не свет и не мгла… И темен сургуч,
Которым «Любовь» моя запечатана.

И хочется мне печати сломать…
Но воля моя смирением связана.
Пусть вечно закрытой лежит тетрадь,
Пусть будет Любовь моя – недосказана.

Мы судим, говорим порою так прекрасно,
И мнится – силы нам великие даны.
Мы проповедуем, собой упоены,
И всех зовем к себе решительно и властно.

Увы нам: мы идем дорогою опасной.
Пред скорбию чужой молчать обречены, –
Мы так беспомощны, так жалки и смешны,
Когда помочь другим пытаемся напрасно.

Утешит в горести, поможет только тот,
Кто радостен и прост и верит неизменно,
Что жизнь – веселие, что всё – благословенно;
Кто любит без тоски и как дитя живет.
Пред силой истинной склоняюсь я смиренно;
Не мы спасаем мир: любовь его спасет.

Через тропинку в лес, в уютности приветной,
Весельем солнечным и тенью облита,
Нить паутинная, упруга и чиста,
Повисла в небесах; и дрожью незаметной

Колеблет ветер нить, порвать пытаясь тщетно;
Она крепка, тонка, прозрачна и проста.
Разрезана небес живая пустота
Сверкающей чертой – струною многоцветной.

Одно неясное привыкли мы ценить.
В запутанных узлах, с какой-то страстью ложной,
Мы ищем тонкости, не веря, что возможно
Величье с простотой в душе соединить.
Но жалко, мертвенно и грубо всё, что сложно;
А тонкая душа – проста, как эта нить.

Я чту Высокого,
Его завет.
Для одинокого –
Победы нет.
Но путь единственный
Душе открыт,
И зов таинственный,
Как клич воинственный,
Звучит, звучит…
Господь прозрение
Нам ныне дал;
Для достижения –
Дорогу тесную,
Пусть дерзновенную,
Но неизменную,
Одну, – совместную –
Он указал.

Грех – маломыслие и малодеянье,
Самонелюбие – самовлюбленность,
И равнодушное саморассеянье,
И успокоенная упоенность.

Грех – легкочувствие и легкодумие,
Полупроказливость – полуволненье.
Благоразумное полубезумие,
Полувнимание – полузабвенье.

Грех – жить без дерзости и без мечтания,
Не признаваемым – и не гонимым.
Не знать ни ужаса, ни упования
И быть приемлемым, но не любимым.

К стыду и гордости – равнопрезрение…
Всему покорственный привет без битвы…
Тяжеле всех грехов – Богоубьение,
Жизнь без проклятия – и без молитвы.

Иль дует от оконницы?
Я кутаюсь, я зябну у огня…
Ломоты да бессонницы
Измучили, ослабили меня.

Гляжу на уголь тлеющий,
На жалобный, на пепельный налет,
И в памяти слабеющей
Всё прошлое, вся жизнь моя встает.

Грехи да заблуждения…
Но буду ли их ныне вспоминать?
Великого учения
Премудрую постиг я благодать.

Погибель и несчастие –
Лишь в суетной покорности страстям.
Явил Господь бесстрастие,
Бесстрастие Он заповедал нам.

Любовь, – но не любовную,
Греховную, рожденную в огне,
А чистую, бескровную –
Духовную – Он посылает мне.

Изменникам – прощение,
Друзьям моим и недругам – привет…
О, вечное смирение!
О, сладостный, о, радостный завет!

Всё плоть моя послушнее…
Распаяно последнее звено.
Чем сердце равнодушнее –
Тем Господу угоднее оно.

Гляжу в очаг, на тление…
От тления лишь дух освобожден.
Какое умиление!
В нечестии весь мир, – а я спасен!

Когда, Аньес, мою улыбку
К твоим устам я приближаю,
Не убегай пугливой рыбкой,
Что будет – я и сам не знаю.

Я знаю радость приближенья,
Веселье дум моих мятежных;
Но в цепь соединю ль мгновенья?
И губ твоих коснусь ли нежных?

Взгляни, не бойся; взор мой ясен,
А сердце трепетно и живо.
Миг обещанья так прекрасен!
Аньес… Не будь нетерпелива…

И удаление, и тесность
Равны – в обоих есть тревожность.
Аньес, люблю я неизвестность,
Не исполнение, – возможность.

Дрожат уста твои, не зная,
Какой огонь я берегу им…
Аньес… Аньес… и только края
Коснусь скользящим поцелуем…

Там, где заводь тихая, где молчит река,
Липнут пьявки черные к корню тростника.

В страшный час прозрения, на закате дней,
Вижу пьявок, липнущих и к душе моей.

Но душа усталая мертвенно тиха.
Пьявки, пьявки черные жадного греха!

Кровью и огнем меня покрыли,
Будут жечь и резать, и колоть,
Уголь алый к сердцу положили,
И горит моя живая плоть.

Если смерть – светло я умираю,
Если гибель – я светло сгорю.
И мучителей моих я – не прощаю,
Но за муку – их благодарю.

Ибо радость из-под муки рвется,
И надеждой кажется мне кровь.
Пусть она за эту радость льется,
За Того, к кому моя любовь.

Часы остановились. Движенья больше нет.
Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.

На скатерти холодной неубранный прибор,
Как саван белый, складки свисают на ковер.

И в лампе не мерцает блестящая дуга…
Я слушаю молчанье, как слушают врага.