Зинаида Гиппиус - Том 4. Лунные муравьи

Пока говорит Соня, входит Евдокимовна, желая обратиться к Наталье Петровне за каким-то указанием. Стоит молча.

Те же и Евдокимовна.

Борис. Соня, Соня, что ты, Соня…

Соня. Мама, голубушка, вы поймете, может быть. А если и нет… все равно… Я не могу простить. Ненависти не надо, я знаю, я борюсь против ненависти. Но любви нет у меня к тебе, Борис, и нет прощения. Анюта, поедем со мной.

Анна Арсеньевна. Да, да, поедем, Сонечка.

Уходят.

Арсений Ильич, Наталья Петровна, генерал, Борис, Евдокимовна.

Евдокимовна (подходит к Борису и целует ему руку) . Борис Петрович, вы на нее не смотрите. С горя обезумевши, с горя. Вон, куда ее метнуло, своего родного, да царского слугу обижать… Горе это все, батюшка.

Борис (отдергивая руку) . Убирайся вон. Тетя, папа, вы слышали? Слышали? Это безумие, это сверх сил. (Нянька уходит в среднюю дверь.) Господи, да что же это?

Арсений Ильич, Наталья Петровна, генерал, Борис.

Борис. Андрей простился со мной, он понял, как же Соня? Как она может?

Наталья Петровна. Боря, замолчи. За дверями твой брат мертвый.

Арсений Ильич. Боречка, милый. Ведь она в состоянии аффекта, прости ей. У меня даже и то голова кругом идет.

Борис. Нет, дядя, все кончено. Все кончено.

Генерал. Боря, не распускайся. Не будь бабой. И у нас у всех смерть за плечами. Недаром присягу давали.

Борис подходит к Наталье Петровне, становится перед нею на колени и прячет лицо ей в колени.

Наталья Петровна (гладит его по голове) . Боря, бедненький мой. Я тебя прощаю. И за себя, и за Соню. А Бог тебя и подавно простит. Кто прав, кто виноват, не знаю. На все Божья воля. Должно быть, все виноваты. Одно только знаю, что очень мы несчастные, очень несчастные…

Генерал. Ну, что ж. Мало ли терпели и еще потерпим. Терпение – великая штука…

Занавес.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Мотовилов – поседел, сгорбился, опустился.

Мотовилова – в глубоком трауре.

Соня.

Бланк.

Евдокимовна.

Фима.

Александра Петровна Восторгова, попадья, лет 45, молодится, роскошные формы, завивает на лбу челку, следит за модами, говорит в нос, «да» произносит как французское «dan».

Иван Яковлевич Привалов, сельский учитель, 30 лет.

Савельич, приказчик из мужиков, на положении управляющего, пожилой, заикается, косноязычие свое скрывает, говоря кстати и не кстати «то есть, это самое».

Действие происходит в деревне Мотовиловых, Тимофеевском. Средняя полоса России.

Звездный вечер. Площадка перед домом. Налево широкая терраса в дом, три широкие ступени ведут на площадку. Налево купы деревьев.

Евдокимовна и Фима. Возятся на террасе около чайного стола.

Евдокимовна. На балконе чай пить выдумали. Кругом бунтовщики, ночью теперь, хоть глаз выколи – на балконе!

Фима. Дарья Евдокимовна, а в Конопельцыне-то управителя побили.

Евдокимовна. Ну, что ты выдумала?

Фима. Право слово. Колька давеча оттуда записку барышне приносил – рассказывал. В селе народу много, рожь возили, он на мужиков крикнул, а они на него, да на него. Ванька Шарик, кажись, его кулаком как вдарит! Еле ноги унес. Господа молчать наказывали. Я Кольке побожилась, что никому не скажу. Так уж только вам.

Евдокимовна. А ведь тут не без жида без нашего. Он все туда стрелял. Барышня-то верит ему, а уж не доведет он ее до добра. Ох, дети, дети, куда мне вас дети, на ниточку вздети и будете висети. И где это Сонюшка? Стемнеет сейчас, а ее все нету.

Из сада идет попадья. Входит на террасу.

Те же и попадья.

Фима, накрыв стол, вскоре уходит.

Попадья. Здравствуйте, милая. Всегда-то в хлопотах. Хлопотунья!

Евдокимовна. Здравствуйте, матушка. (Целуются.) Спасибо, что наших не забываете. Уж очень они все горюют. А Сонюшку в саду не встретили?

Попадья. Нет, не видала что-то. Горей-то сколько Бог послал. Да. Гуляла я, это, по парку и все думала. Сколько воды утекло. Давно ли, можно сказать, здесь Эдем был? Молодежь, веселие. Андрюшенька-то, покойник, поэт наш незабвенный, как, бывало, стихи читал, и все декадентские. А сколько тут народу в Петров день бывало! Костры, это, иллюминация. Нигде так весело не бывало, как в Тимофе-евском. Уж это известно. Да.

Евдокимовна. И не говорите, матушка. Послал Бог испытание.

Попадья. Вот и генерала убили. Ну, скажите на милость? За что эту светлую личность жизни лишили? Рыцарь был настоящий, без страха и упрека. Да. Вот как живой передо мной стоит. Помните, Евдокимовна, когда конопелицкую барышню венчали, какой он веселый был? Фейерверк устраивал. Всем, это, заведовал, горячился. Настоящий кавалер. Царство ему небесное. И смерть-то какая! От руки злодея! А все жиды эти да анархисты. Да.

Евдокимовна. Вот и к нам в дом жид затесался. Примазался с самой кончины Андрея Арсеньевича. А теперь вот второй Месяц живет. И сколько раз я барыне говорила: погубит он Сонюшку! Она добрая такая, жалеет все его. А он разве на что посмотрит? Ведь совершенный нигилист. Долго ли до греха? Уж примечаю я, что неладно. Ну, да что говорить.

Попадья (оживляясь) . Неужели правда – влюблена? А Борис Петрович что? Так и расстроилось?

Евдокимовна. Да кабы не этот жид проклятый, не расстроилось бы. А все он.

Попадья. А мы-то с батюшкой говорили, вот – пара. Да. Надеялись тут их и повенчать, как Анну Арсеньевну.

Евдокимовна. А она-то бедная, тоже все мается. С детьми не справиться. Шутка ли одной, вдове-то. Нехорошие такие письма барыне из-за границы пишет.

Попадья. Да, нынче никакого уважения к родителям. Представьте себе, мои-то семинаристы, ведь тоже ораторами стали. По деревням шляются. Того и гляди схватят. Да.

На террасу входит Привалов.

Попадья (вскакивает) . Ура! Варшава наша! Иван Яковлевич!

Те же и Иван Яковлевич.

Учитель. Александре Петровне мое почтение. Здравствуйте, Евдокимовна. А старики где?

Евдокимовна. Разве не видали? В гостиной сидят.

Учитель. А молодежь?

Евдокимовна. Да гуляют где-то.

Попадья. Что это вас не видать, Иван Яковлевич?

Учитель. Занят все был, матушка.

Попадья. Шутник! Какие у вас летом занятия! Прокламации печатаете, да с Клавдией Орловой целуетесь. Вот и все ваши занятия. Дон Жуан!