Зинаида Гиппиус - Том 4. Лунные муравьи

В избе у него Мавра, жена, баба еще не старая, худая и тихая, да сноха молодая с ребеночком: сын в Питере приказчиком в чайном магазине, ловко пошел, рублей до шестидесяти получает. А приедет – так посмотреть любо: пиджак новый, шляпа… Старик тужит, что рано женил его. Баба-то ему не под стать. Ну, да авось справится, – к себе ее выпишет, обломает.

Дочь Клеопатру (этакое имя поп дал!) давно уже Ефрем замуж метит, да больно разборчива. А бойка; пора замуж от греха. За Петрушку Лаптевав выдать бы ее; парень ловкий, не хуже сына Ильи. Артельщиком был, важно домой привез, а теперь, гляди, еще лучше место у него на примете. Клепка бы ему как раз, да что-то он не очень. Пожалуй, петербургскую выищет.

В тесной лавке темновато, пахнет кожей, ситцем каленым, леденцами, бубликами, мокрым полом и веревками. На дворе сыро, дождичек накрапывает.

– А-а, наше вам! – подавая через прилавок руку Вадиму, сказал Ефрем Иванов. – Как живете-можете? Давненько чайком вас хозяйка моя не паивала! Сейчас она у меня живо самоварчик наставит. А вам из товару нашего чего не занадобилось ли?

– Да нет… Я, Ефрем Иванов, к тебе по делу. Словечка на два.

Вадим говорил всем знакомым мужикам «ты», а они ему «вы». Размышляя, он решал, что это неправильно, но привычка была сильна и у них, и у него; ничего нельзя было поделать.

Вадим волновался и злился на себя, что волнуется. Ему казалось, что он уже сделал что-то не так; что надо было как-то иначе приняться; но поздно останавливаться.

Впрочем, он скоро успокоился, усевшись на единственный соломенный стул в этой лавке, такой привычной, и глядя в бородатое лицо Ефрема, такое знакомое.

– Что ж, пожалуйте, – говорил Ефрем. – Чем служить могу, – прибавил он тонко. – А то лучше в избу все же зашли бы.

– Нет, уж потом. Вот что, Ефрем. Я с тобой без долгих околичностей говорит буду. Мы не первый год знакомы.

– Да уж, слава тебе, Господи! Еще вот каким вас видали! Чего уж еще. Кажется, люди знакомые.

– Ну, так вот. Ты меня знаешь, я здешний. Потому и буду говорить прямо. Я, Ефрем, думаю в Петербурге пока не жить, а переселюсь сюда совсем. И хочу я жениться. Пришел к тебе просить, не выдашь ли за меня Клеопатру?

Ефрем считал, что умный человек не должен ничему удивляться. А потому спросил только, прищуриваясь:

– То есть это как?

– Что как? Я хочу на твоей дочери жениться, на Клеопатре. Буду жить с ней здесь.

– На даче? Али в доме?

– Да нет, на селе. Это все можно потом обстоятельно решить, вместе обдумаем, – прибавил он чуть-чуть нетерпеливо. – Если ты согласен, тогда и поговорим.

Ефрем помолчал.

– То есть Клепку вы за себя хотите взять?

– Ну, да, Господи! Об этом и речь. Ты говори, согласен или нет.

Но Ефрем молчал. Ему нужно было время для соображения.

– Мы ведь с тобой, Ефрем, не раз по душам разговаривали, – продолжал Вадим. – Я от тебя не скрывал, что я деревню люблю, что эта петербургская жизнь не по мне, да и мало того, люди тамошние все… оторванные какие-то, не настоящие, слабые, беспомощные… Ты вот многое понимаешь такое, чего они никогда не поймут. И я не хочу быть таким, как они.

Ефрем хмыкнул и, еще помолчав, произнес:

– Так-с… Каждый ищет, где лучше. Из своего состояния, значит, вон.

– Да нет, Ефрем! Я вовсе не хочу ни от чего своего отказываться. Если я на селе, с вами, буду жить, так это еще ничего не значит. Я войду в вашу жизнь, в ваши интересы; но такой, как я есть – я верю, – на что-нибудь вам буду годен. А когда я женюсь на простой деревенской девушке…

– Да что же вам на мужичке-то, ничего не видя, жениться? Да и молоды вы, гляди…

– Молод?.. Мне двадцать второй год. А ты когда Илью женил? В девятнадцать небось? Я не хуже любого парня деревенского, здесь же рос. Клеопатра девушка славная, работящая и со смыслом. И ее я не первый год вижу…

Неожиданная мысль вдруг сдвинула брови Ефрема.

– Что ежели вам Клепка понравилась, – сказал он грубо, – так это все ее хвосты-верты. Да кабы знатье, что она на барском дворе этакими делами занимается… Да я eel Я ее, можно сказать…

– Что ты, Ефрем, Ефрем! – в ужасе закричал студент. – Ты меня не понял, должно быть! Я с Клепой наедине двух слов не сказал! Она и не знает ничего. Видались мы на людях, ну шутил я с девушками, смеялся… Говорю тебе, она и не знает, что сватаюсь! Да что, в самом деле, если ты не хочешь, так и не надо. Я на другой девушке женюсь, мне все равно. Не одна тут твоя! – прибавил он с сердцем.

Но в ту же минуту почувствовал, что лжет, что ему не все равно, что на другой девушке ему не хочется жениться. Надо бы, чтобы было все равно, так же хотелось бы и на другой, – и однако ему не хотелось.

Ефрем Иванов успокоился.

– Так-с, – сказал он в раздумье.

– Мы же с тобой по-людски разговариваем, – продолжал Вадим. – Если тебе неясны еще мои планы, то с доверием ко мне ты отнестись во всяком случае можешь. Я к тебе не приноравливаюсь, говорю просто, и ты меня знаешь. Ведь выдал бы Клепу за другого парня. Ты и то знаешь, что я не нищий какой-нибудь, – сказал он вдруг с усилием и покраснел. – Усадьба – моя, на аренде она у Анны Марковны, ну и дача… Да и кроме того…

Он остановился, перевел дух и продолжал:

– А ты говоришь со мной, точно я из Америки приехал. Точно Бог знает какая пропасть между нами. Я вхожу в твое положение, но и ты в мое входи.

Лицо Ефрема сделалось вдруг добродушным и как-то особенно непроницаемым. Новые соображения у него явились. Если до сих пор Ефрем и старался войти в «положение» студента, то теперь-то он уже решительно обратился к своему собственному.

– Что ж, – сказал он наконец. – Дело такое… Обдумать его надо. Ежели вам желательно… Со старухой мы это обдумаем. Эх, Ильи-то вот нету! Клепа – она ничего, она девка добрая, и бойкая, пожалуй, иным питерским не уступит. Оно, конечно, у вас свои соображения, у нас свои. Однако, мы понять это можем. Вы барин наш известный, худого сказать нельзя… Это конечно…

Ефрем долго еще говорил все в том же роде, ничего не говоря в сущности; Вадим долго слушал. Наконец потерял терпение.

– Так, значит, ты мне не отказываешь? Подумать хочешь? Я за ответом приду. А ты с Клепой поговори, как она… Может, еще не захочет? Или я сам поговорю…

– Нет, что ж, – тянул Ефрем Иванов, провожая Вадима на крыльцо. – Я ей нынче же поговорю. Да она что? Разве она из отцовской воли выйдет? А я с ей поговорю. Барин наш, свой…

Мавра, глупая баба, приняла известие без всяких лишних изумлений и долгих соображений. Сразу попала куда нужно.

– Чего ж еще? Слава тебе, Господи. Ишь ты, на! Барыней будет. Он мальчик молодой, скромный, родителей его еще знавали. Усадьба-то на аренде. Да, гляди, деньги еще у его от родителей. Как есть барыня будет. Рада небось.