М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— За кого вы выйдете замужъ, умная и умная дѣвушка?

— Я постараюсь выйдти замужъ за пожилаго человѣка съ состояніемъ, — весело и откровенно отвѣчаетъ она. — Я не боюсь бѣдности, я къ ней привыкла, но, испытавъ сама бѣдность, я не желаю подвергать тому же моихъ дѣтей.

— Но ваше сердце, ваша горячая молодая кровь, ваши живыя чувства не послушаютъ вашей умной головки, и вы отдадитесь тому, кого выберутъ они, а не вашъ умъ.

— О, даю вамъ слово, что нѣтъ! Я знаю себя, знаю жизнь и знаю, какъ можно управлять чувствами, когда бываешь занята, когда нѣтъ свободнаго времени, — все также живо и весело отвѣчаетъ она.

— Но состоятельный мужъ дастъ вамъ много свободнаго времени, предоставитъ вамъ много пустыхъ, но очень веселыхъ развлеченій, на которыхъ такъ легко встрѣтить молодыхъ и красивыхъ мужчинъ. Они начнутъ ухаживать за вами, такъ нѣжно говорить, такъ пламенно смотрѣть и… въ васъ заиграетъ кровь, чувства возьмутъ верхъ надъ умомъ — и между вами и вашимъ старымъ супругомъ легко можетъ разыграться страшная драма.

— Я за прилавкомъ буфета научилась давать истинную цѣну всѣмъ этимъ любезностямъ, ухаживаньямъ и комплиментамъ. За состоятельнымъ человѣкомъ я буду заниматься своимъ образованіемъ: въ институтѣ меня почти ничему не научили… А тамъ, Богъ дастъ, будутъ дѣти и я сама буду кормить ихъ грудью.

— А если не будетъ дѣтей?… Отъ стариковъ рѣдко бываютъ дѣти.

— За дряхлаго, больнаго старика я не пойду. Я пойду вотъ за такого, какъ вы, — и она пристально осматриваетъ его.

— А развѣ вы не можете выйдти за богатаго и молодаго?

— Молодые и богатые мужчины ищутъ себѣ красавицъ, а я только не дурна, да уже и не молода, — мнѣ двадцать первый годъ.

— Я вдовецъ, я богатъ, у меня есть двѣнадцати-лѣтняя дочь, — будьте мнѣ женой, а моей сироткѣ-дочери матерью! — горячо вскрикнулъ онъ, упавъ предъ нею на колѣни.

— Вы говорите правду, — отвѣчала она, пристально посмотрѣвъ на него, — я умѣю узнавать. Хорошо, я даю слово быть вѣрной вамъ женой и помощницей…

Потомъ предъ нимъ проносится ихъ свадьба — простая, но полная поэтической обстановки. Лунная ночь, ни одинъ листъ не шелохнется на деревьяхъ, майская свѣжесть и пахучесть разлита кругомъ, въ лѣсу поютъ соловьи, — и онъ и она, только вдвоемъ, идутъ пѣшкомъ изъ маленькой усадебки, гдѣ жила ея мать, идутъ въ церковь, для совершенія брачнаго обряда надъ ними… Въ церкви почти никого нѣтъ: пять человѣкъ свидѣтелей, приготовленныхъ самимъ священникомъ, самъ священникъ, дьячокъ на клиросѣ — и только. Но въ маленькой церкви, освѣщенной всего нѣсколькими восковыми свѣчами, разлитъ такой загадочный и нѣжный полумракъ, лики угодниковъ кротко и спокойно смотрятъ съ иконостаса, голосъ священника и его слова такъ величественно раздаются на всю церковь и потомъ какъ будто кто-то повторяетъ ихъ второй разъ, — повторяетъ тамъ, высоко-высоко, подъ куполомъ храма, гдѣ строгій ликъ Бога-Отца, слабо освѣщенный луннымъ свѣтомъ чрезъ окна въ куполѣ, какъ будто плавая въ облакахъ, благословляетъ тѣхъ, кто теперь въ храмѣ…

Изъ церкви они возвращаются домой опять одни. Имъ не хочется говорить. Она, вся прижавшись къ его плечу, всматривается въ причудливо-туманные силуэты куртинъ лѣса, рисующихся на темно-синемъ небѣ, густо усѣянномъ звѣздами; онъ, весь проникнутый любовью, нѣжностью, благодарностью въ ней, осторожно поддерживаетъ ее, хочетъ лучше всмотрѣться въ дорогу, а его глаза невольно поднимаются къ небу и въ его головѣ невольно слагается горячая молитва въ Богу, чтобъ Онъ далъ ему силы на вѣки осчастливить ее… Но вотъ они входятъ въ лѣсъ и надъ ними, вверху на деревѣ, запѣлъ соловей, а тамъ, кругомъ, въ лѣсу, вторятъ сотни другихъ…

Потомъ проносятся предъ нимъ всѣ дни, мѣсяцы и годы ихъ супружеской жизни, въ продолженіе которыхъ онъ ни разу не видѣлъ ее недовольною, скучною, печальною, ни разу не видѣлъ нелюбви въ его дочери, ни разу не слышалъ жалобъ отъ дочери. Она привела его имѣнія въ отличное состояніе; онъ сталъ имѣть много свободы для сочиненія и для воспитанія дочери; онъ и она радовались на дочь и только, быть-можетъ, про себя просили Бога дать имъ еще дѣтей…

Но вдругъ сонъ его мѣняется. Послѣ полныхъ поэзіи и любви грезъ ему начинаетъ грезиться ненависть, злоба, измѣна, лукавство, нахальство, — словомъ, вся сцена между нимъ и Кожуховымъ проносится передъ нимъ съ малѣйшими подробностями, при чемъ онъ испытываетъ все то внутреннее ощущеніе, которое испытывалъ тогда… Наконецъ, проносятся и эти грезы, и онъ видитъ себя рыдающимъ, слезы ручьемъ бѣгутъ по его щекамъ. Онъ плачетъ, вздыхаетъ и страдаетъ потому, что не любитъ его Соня, что промѣняла его на нахала, на грубаго эгоиста, — промѣняла потому, что онъ не скоро умираетъ. Ему хочется умереть. Онъ хватаетъ себя за горло, душитъ себя, громко кричитъ и…

Онъ проснулся. Онъ пролежалъ нѣсколько минутъ съ открытыми глазами, ни о чемъ не думая; потомъ порывисто всталъ, торопливо подошелъ къ столу, досталъ почтовую бумагу и только теперь, когда взялъ въ руки перо, пришелъ въ себя, очнулся отъ сна.

«Что я дѣлаю? — громко спросилъ онъ самого себя. — Ну, хорошо, я буду писать ей… Но я далъ слово… — Онъ задумался. — Я сдержу слово и напишу ей!» — громко сказалъ онъ и, послѣ короткаго раздумья, написалъ слѣдующее письмо къ Софьѣ Михайловнѣ.

«Я всталъ сегодня, Соня, съ головною болью послѣ вчерашняго, шумнаго и окончившагося далеко за полночь, обѣда въ добрый путь уѣхавшихъ новыхъ строителей желѣзной дороги. Пробовалъ писать, читать, но тяжелая и больная голова не понимала ничего. Я прилегъ на диванъ и погрузился въ дремоту. Какъ живо, дорогая Соня, въ грезахъ сна пронеслась предо мною вся наша жизнь, со дня перваго знакомства на вокзалѣ и до твоего отъѣзда!.. Потомъ мнѣ приснилось, будто ты, Соня, начала уже скучать со мною, сдѣлалась скрытной отъ меня, что въ глубинѣ твоей души кипитъ, скрытая отъ меня, жажда другой жизни, жажда полной воли и полной свободы. И вотъ, не знаю самъ почему, мнѣ захотѣлось, какъ только я проснулся, писать къ тебѣ и спросить у тебя: не суть ли мои грезы только слабое отраженіе дѣйствительности? Мы прожили съ тобой, Соня, болѣе четырехъ лѣтъ и, въ продолженіе этихъ лѣтъ, ты дала мнѣ много, много любви, счастья, спокойствія. Въ благодарность за все это я старался только объ одномъ: дать тебѣ полную свободу во всемъ, довѣрять и любить тебя, насколько это было можно въ мои лѣта. Не знаю, можетъ-быть, я не сумѣлъ дать тебѣ замѣтить это ясно, но, клянусь, ты для меня всегда была и будешь свободною во всемъ, что только потребуетъ твой умъ, твоя душа и твое сердце. Скажи мнѣ, Соня, напиши мнѣ, и я сдѣлаю тебя вполнѣ свободной, продолжая любить и уважать тебя, какъ любилъ и уважалъ тебя со дня нашей встрѣчи и до сихъ поръ…