М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Это правда! — равнодушно замѣтилъ Орѣцкій.

— На рожѣ и съ деньгами противно. Страшно! Бррр… — брюзгливо сказалъ Вороновъ.

— Скажи, Вороновъ, ты далеко уже запустилъ крючокъ въ сердце Рымниной? — спросилъ Лукомскій.

— Которой? — спросилъ Орѣцкій. — И мать, и дочь достойны крючка мужчины. О, да!

— Конечно, mademoiselle. Madame уже съ крючкомъ, — пояснилъ Лукомскій.

— Съ двумя: со старымъ и ржавымъ и — съ толстымъ и не очень новенькимъ, но прочнымъ. Ха-ха-ха! — шутилъ Вороновъ.

— Нѣтъ, безъ шутокъ. Какъ твои сердечныя дѣла съ mademoiselle Рымниной? — допытывался Лукомскій.

— Я влюбленъ, влюбленъ серьезно. А она — не знаю. Я еще съ ней не говорилъ…. Ты не думаешь ли за ней пріударить, бросить бѣдненькую Плиточку, да за ней? — и Вороновъ недовѣрчиво, но улыбаясь, посмотрѣлъ на Лукомскаго. Онъ считалъ себя нумеромъ первымъ среди знакомыхъ mademoiselle Рымниной и, будучи высокаго мнѣнія о Лукомскомъ, боялся теперь его конкурренціи.

— До еслибъ у ней не было приданаго, еслибъ она была бѣдна, ты бы женился на ней? — спросилъ Лукомскій, не отвѣчая на вопросъ Воронова.

— Нѣтъ, клянусь Богомъ, нѣтъ! — горячо сказалъ тотъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Браво! Умный человѣкъ! О, да!

— Я, господа, скажу вамъ правду, — оживленно началъ Лукомскій. — Меня что-то мучило, что-то жало вотъ тутъ, — онъ приложилъ руку бъ сердцу, — когда думалось объ отказѣ mademoiselle Плитовой…. Но съ сегоднешняго дня объявляю рѣшительно: если у ней, или за ней, кромѣ имѣнія — нуль, я отказываюсь отъ нея!

— Браво!.. Но намъ пора. Идемъ, господа!

Всѣ трое, веселые и довольные, вышли изъ нумера.

Лукомскій, Вороновъ и Орѣцкій отправились проводить вечеръ у начальника штаба 401-й пѣхотной дивизіи, Михаила Аркадьевича Духовскаго, мужчины лѣтъ тридцати пяти, высокаго, статнаго, немножко полноватаго, съ очень пріятнымъ лицомъ и съ постоянною усмѣшкой около рта. Объ этой усмѣшкѣ и о небольшихъ живыхъ глазахъ его одни говорили, что въ нихъ есть чуть-чуть замѣтная злость, а другіе — что въ нихъ есть чуть-чуть замѣтная хитрость; командиръ же мѣстнаго полка, бывшій не въ ладахъ съ Духовскимъ, находилъ въ нихъ и то и другое, и даже въ очень и очень большомъ количествѣ. Онъ любилъ много говорить и, главное, обо всемъ, но не навязчиво и не требуя большой внимательности, такъ что слушавшій его гость могъ наблюдать отлично все кругомъ, думать обо всемъ и въ то же время слушать хозяина. Его жена, Ольга Ѳедоровна, была всѣми, кто только видѣлъ ее въ первый разъ, принимаема за институтку или за гимназистку, но никакъ не за барышню, готовую для замужства, а тѣмъ болѣе не за даму. Дѣйствительно, ея маленькій ростъ, худое и блѣдное лицо, ясные и всегда немного прикрытые вѣками небольшіе сѣрые глаза — дѣлали ее непохожей на женщину двадцати лѣтъ и бывшую уже три года за мужемъ, какъ это было на самомъ дѣлѣ. У ней не было дѣтей, она любила видѣть у себя довольныхъ и разговорчивыхъ гостей, любила, чтобы гости тѣснились вокругъ нея, часто обращались къ ней лицомъ, улыбались, — и она тоже старалась смотрѣть и улыбаться. Она, въ противоположность мужу, была молчалива, не любила бывать на балахъ и собраніяхъ, гдѣ она терялась среди болѣе ея высокихъ ростомъ, живыхъ и разговорчивыхъ городскихъ дамъ.

Обыкновенными и постоянными посѣтителями вечеровъ Духовскихъ были: военный докторъ, мужчина лѣтъ за тридцать, съ полковничьими погонами на оттянутыхъ назадъ и внизъ плечахъ, когда его спрашивали объ этомъ оригинальномъ положеніи его плечъ, онъ говорилъ: „это, батенька, ихъ чины вывихнули, за которые съ меня берутъ, а жалованья все только шесть сотъ рублей въ годъ даютъ“;- его жена, считавшаяся умной и начитанной барыней; она-то и убѣдила Духовскихъ и ихъ постоянныхъ посѣтителей читать часъ-другой что-нибудь современное на вечерахъ;- мать жены Духовскаго съ двумя дочерьми-невѣстами, очень похожими на хозяйку, и съ двумя гимназистками среднихъ классовъ, живущими у нея на квартирѣ;- отъ трехъ до пяти молодыхъ офицеровъ мѣстнаго полка, изъ которыхъ только одинъ, худой брюнетъ и городской риѳмоплетъ, Эксельбантовъ, бывалъ на каждомъ вечерѣ, а остальные чередовались и какъ поэтому, такъ и потому, что хозяинъ былъ для нихъ важный начальникъ, держали себя скромно и мало-замѣтно;- акцизный чиновникъ, недурной лицомъ, но черезчуръ серьезный и молчаливый мужчина. Орѣцкій, какъ помощникъ хозяина по службѣ, былъ также постояннымъ посѣтителемъ вечеровъ и онъ же превратилъ въ таковыхъ Лукомскаго и Воронова.

Во кромѣ этихъ, постоянныхъ, гостей всегда бывали на вечерахъ три или четыре семейныхъ пары, со взрослыми дочерьми, и одинъ или два солидныхъ чиномъ военныхъ, но не выше полковниковъ. Львовъ былъ первый разъ на вечерѣ и первый же разъ была на немъ Ирина Андреевна Тотемкина, гувернантка дѣтей дивизіоннаго генерала, первая красавица города, какъ говорили мужчины, и до странности оригинальная и до неприличія кокетливая, какъ говорили барыни, а барышни вторили имъ. Ей было восемнадцать или около того лѣтъ, она была выше средняго роста и отлично развита отъ густыхъ темныхъ волосъ на ея крупной головѣ до прекраснаго, дышащаго здоровьемъ и свѣжестью лица, до высокой груди, до полныхъ, округленныхъ рукъ съ продолговатыми пальцами и до красивыхъ маленькихъ ножекъ, которыя всегда были видны, такъ какъ она носила короткое платье, чѣмъ и отличалась уже отъ всѣхъ городскихъ барынь и барышень. Но что было самое прекрасное у Ирины Андреевны — это ея большіе, задумчивые, манящіе, блестящіе, темные глаза. Жизнь и блескъ этихъ глазъ отражались и на ея прекрасномъ лицѣ, и особенно на ея густыхъ, толстыхъ и длинныхъ черныхъ бровяхъ, скрадывая ихъ серьезность и величественную неподвижность. Барыни считали ее кокетливой до неприличія, а между тѣмъ она не вертѣла годовой, не измѣняла обыкновеннаго сложенія губъ, не щурила глазъ, не двигала бровями, какъ дѣлаютъ это почти всѣ барышни и барыни, желая, показать, что имъ весело, что онѣ игривы и увлекательны; но на ея крупномъ лицѣ постоянно сквозили жизнь, мысль, душа, — сквозили заманчиво, картинно, строго, съ незамѣтнымъ движеніемъ бровей, съ незамѣтнымъ измѣненіемъ губъ, но съ выразительной игрой въ глазахъ.

Вечера у Духовскихъ не были веселы, умны или оригинальны, но только уютны, походили на сѣренькую осень безъ солнца, но и безъ дождя. Въ семь часовъ всѣ садились за длинный столъ, уставленный закусками и прочими принадлежностями чая, причемъ хозяинъ помѣщался на одномъ концѣ стола, хозяйка — на другомъ, гдѣ шумѣлъ самоваръ, гости женскаго пола — по обѣ стороны хозяйки, а мужскаго пола — по обѣ стороны хозяина. Лакей, солдатъ въ штатскомъ сюртукѣ, разносилъ чай, наливаемый хозяйкой, и за столомъ начинался отдѣльный разговоръ мужчинъ и дамъ. Дамы передавали: кто кого видѣлъ, что при этомъ особеннаго замѣтилъ, о чемъ особенномъ шелъ при встрѣчѣ разговоръ и т. д., хотя все разсказываемое было обыденнымъ и интересовало дамъ только потому, что не было ничего другаго, болѣе интереснаго, а дамы молчать не любятъ, да и неприлично молчать въ гостяхъ. Барышни то серьезно слушали, вставляя по временамъ свои коротенькія фразы, очень похожія на растянутое „да“ или на такое же „нѣтъ“, то тихонько шептались между собою, улыбаясь и украдкой поглядывая на мужчинъ, конечно, молодыхъ. Мужскіе разговоры малымъ чѣмъ отличались отъ женскихъ: сообщали новости, касавшіяся ихъ рода службы, хотя эти новости всѣ знали уже и прежде, передавали факты изъ газетъ, причемъ всѣ кивкомъ головы или словами: „да, да“, „о, да“, „читалъ“, „какже, читалъ“ — высказывали свое мнѣніе о передаваемомъ фактѣ. Когда факты газетъ исчерпывались, кто-либо говорилъ: „а что, если“, и т. д. — и передавалъ выводъ передовой статьи газеты, „куда?“ и т. д. — говорилъ другой и передавалъ содержаніе передовой статьи другой газеты; „нѣтъ“ и т. д. — говорилъ третій и поддерживалъ перваго, и проч. Но все шло чинно, безъ увлеченія, а молодые офицеры внимательно смотрѣли и слушали. О чемъ думали они въ то время? Учились ли они такту и самообладанію въ ходѣ преній, или они понимали это самообладаніе, этотъ тактъ, знали причину того и другаго и только воздерживались отъ порицанія и такта, и причинъ его?