М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

Было половина девятаго. Внутри круга стояла Тотемкина. Одна рука ея поднята и вытянута въ уровень плечъ, какъ будто она дирижируетъ играющими, а другая немного отведена отъ корсажа и чуть-чуть приподнята. Она медленно, какъ бы въ раздумьи, какъ бы крадучись, какъ кошка, обходила кругъ, а манящіе бархатные глаза ея окидываютъ играющихъ беззаботнымъ, смѣющимся взглядомъ. Изъ игроковъ одни — все вниманіе и веселая сосредоточенность, съ глазами устремленными на нее; другіе — съ безкорыстной и безхитростною любовью смотрятъ на нее и любуются ея прекраснымъ, живымъ, немного зарумянившимся лицомъ, ея стройною фигурой, ея плавными движеніями; третьи — удивлены и поражены ея красотой и, переставъ слѣдить за игрой, устремили на нее жадные глаза. Къ числу послѣднихъ принадлежалъ и Орѣцкій. Онъ, какъ говорится, впился глазами въ дѣвушку, руки его пассивно летали на веревочкѣ и…. „изъ орбитъ его очи лѣзли, очами онъ пожрать ее хотѣлъ“. А она, какъ бы замѣтя его хотѣніе пожрать ее, быстро оборачивается лицомъ къ нему и звонко, полнымъ размахомъ своей полной и, вѣроятно, не легкой руки, ударила по рукѣ Орѣцкаго. Онъ вздрогнулъ, кровь прилила къ его лицу, онъ почувствовалъ боль въ рукѣ, созналъ свой эротическій зѣвокъ, вытянулъ лицо и, немного безсмысленно глядя на играющихъ, говорилъ протяжно: „о, да! — о, да!“ Неудержимый, заразительный хохотъ раздался въ залѣ. Смѣялись всѣ,- смѣялись надъ Орѣцкимъ, надъ его страстнымъ зѣвкомъ, надъ его немного глупою миной, надъ протяжнымъ „о, да! — о, да!“, надъ смѣлымъ ударомъ, надъ самой Тотемкиной, которая, скрестивъ по-наполеоновски руки, съ шутливо-сострадательною миной „извините“ и съ смѣющимся укоромъ въ глазахъ „такъ нельзя смотрѣть“, — смотрѣла на него…. Орѣцкій внутри круга былъ смѣшонъ при его высокомъ ростѣ, при черезчуръ наивномъ желаніи схитрить, провести непріятеля, сдѣлать удачный обходъ и при постоянной неудачѣ….

Часы медленно начали бить девять. Тотемкина отошла отъ круга и начала прощаться съ хозяиномъ и хозяйкой. Ее удерживали, гимназистки, чуть не плача, просили еще поиграть, но все было напрасно. Кавалеры предлагали себя въ проводники, хозяева предлагали экипажъ, но она отказалась отъ того и отъ другаго. Замѣтно было, что она сильно торопилась уходить и даже забыла проститься со многими изъ гостей Духовскихъ.

По уходѣ Тотемкиной вечеръ пошелъ старою колеей: солнце скрылось и возвратился сѣренькій осенній денекъ.

— Я вамъ не договорилъ, какимъ образомъ мы, офицеры генеральнаго штаба, получали навыкъ обстоятельно и хорошо говорить, — разсказывалъ Духовскій своему новому знакомому, Львову. — Нужно вамъ пояснить, что умѣнье хорошо говорить такъ же необходимо для насъ, офицеровъ генеральнаго штаба, какъ и для адвоката, профессора, оратора парламентарія я того мнѣнія, что умѣть хорошо говорить необходимо всѣмъ людямъ дѣла. Представьте себѣ, что, положимъ, мнѣ поручено составить планъ сраженія и подыскать для него подходящую мѣстность въ извѣстномъ районѣ. Хорошо. Я исполнилъ прекрасно возложенную на меня обязанность, не упустилъ ни одной подробности и ни одной могущей произойти случайности, изложилъ все на бумагѣ точно и обстоятельно, приложилъ прекрасный планъ, — что же, вы думаете, будетъ принятъ мой планъ сраженія?

Львовъ неопредѣленно пожималъ плечами. Онъ плохо слушалъ, такъ какъ его голова занята была Тотемкиной. Онъ старался разгадать ея характеръ и сравнивалъ съ нею Катерину Дмитріевну Рымнину.

— Конечно, вы скажете, — продолжалъ Духовскій, — что если планъ обстоятеленъ, точенъ и не упущены случайности, то будетъ принятъ и авторъ награжденъ. Нѣтъ, — скажу я вамъ, — нѣтъ!.. Потому нѣтъ, что вы должны еще выдержать критику, оппонировать, защищать вашъ планъ. Какъ же вы это сдѣлаете, не умѣя говорить? Конечно, безъ дара слова вы спасуете, не съумѣете защищать, неудачнымъ выраженіемъ разозлите оппонента и слушателей, и вашъ планъ не только не будетъ принятъ, вы не только не будете награждены, но еще и многое потеряете по службѣ, хотя, быть-можетъ, планъ вашъ былъ прекрасенъ… Понятно вамъ теперь?

Львовъ кивалъ головой, хотя голова его исключительно занята была сравненіемъ и онъ приходилъ къ заключенію, что Катерина Дмитріевна — ангелъ, которому никогда не придетъ на мысль возстать, протестовать, а Тотемкина — ангелъ, который легко можетъ превратиться въ дьявола, если только она уже и теперь не „прекрасна какъ ангелъ небесный, какъ демонъ коварна и зла“.

— Вотъ, — продолжалъ Духовскій, — чтобы пріучить себя къ умѣнью хорошо говорить, находчиво и безъ вульгарныхъ выраженій, мы, офицеры генеральнаго штаба, дѣлали такъ. Разъ въ недѣлю мы, товарищи по курсу, собирались всѣ вмѣстѣ и обязаны были по очереди говорить не менѣе двухъ часовъ на первое попавшееся слово лексикона. Потомъ начиналась критика всѣхъ противъ одного. Потомъ баллотировкою присуждалась отмѣтка. И надо вамъ замѣтить, что мы дорожили хорошею отмѣткой здѣсь, въ кругу товарищей, больше, чѣмъ даже отмѣткой на экзаменѣ у профессора. Для этого мы слѣдили за литературой всевозможныхъ родовъ спеціальностей, не упуская также и общечеловѣческой литературы.

— „Гувернантка, — думалъ въ это время Львовъ, — а сколько важности, такту, умѣнья… Откуда это? Унаслѣдованная привычка, или пріобрѣтено наблюденіемъ и силою характера?“

— Я вамъ лучше всего поясню это примѣромъ, — продолжалъ Духовскій. — Мнѣ попалось въ лексиконѣ слово морковь. На это слово, не спорю, ботаникъ можетъ проговорить не только два, а и болѣе часовъ, но обыкновенно образованный человѣкъ, не приготовленный къ умѣнью говорить, и въ пять минутъ исчерпаетъ предметъ, а я говорилъ ровно два часа!.. Я началъ такъ: „Морковь, милостивые государи, растеніе изъ семейства зонточныхъ. Я долженъ, въ сожалѣнію, сознаться предъ вами въ моемъ незнаніи латинскаго языка, — я не могу назвать вамъ латинскаго названія этого растенія и этого семейства. Я признаю….“

Но авторъ боится удлинять романъ передачей полной рѣчи Духовскаго о моркови. Скажу только, что онъ говорилъ о ней прекрасно и не пропустилъ ничего. Онъ коснулся значенія древнихъ языковъ, какъ предметовъ классическаго образованія и какъ необходимыхъ въ медицинѣ, ботаникѣ и т. д.; коснулся реальнаго образованія и отдалъ должное ему и его необходимости для жизни; изложилъ процессъ питанія животныхъ, коснулся кухни вообще и солдатской въ особенности; объяснилъ значеніе сахара, какъ суррогата спирта, и моркови, какъ суррогата сахара; коснулся консервовъ и довольствованія арміи пищей въ мирное и въ военное время и опять коснулся консервовъ и т. д., и т. д. говорилъ онъ Львову о моркови до самаго ужина.

За ужиномъ Львовъ, избѣгая сосѣдства хозяина и получивъ сразу отвращеніе къ моркови, сидѣлъ рядомъ съ женою доктора. Онъ распрашивалъ у нея про Тотемкину и услышалъ отъ нея приблизительно слѣдующее: