М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

Она внимательно слушала и то серьезно, то улыбаясь смотрѣла на него. „Онъ довѣряетъ мнѣ, онъ уважаетъ меня, онъ понимаетъ меня“, — думала она, по мѣрѣ его разсказа, а когда онъ кончилъ и вопросительно смотрѣлъ на нее, она громко сказала: „онъ любитъ меня!“

Они ѣли буттерброды, пили чай, смѣялись, краснѣли и болтали о прошедшей ночи.

— Сегодня суббота, — говорилъ Могутовъ чрезъ часъ, — я поѣду послѣ работы въ Колпино, заберу вещи и переѣду въ Питеръ. Я хочу видѣться съ тобой…

Она сдѣлала брюзгливую гримасу.

— Съ вами, — поправилъ онъ. — Я не хочу бывать у васъ грязнымъ.

— Полюбите насъ черненькими, а бѣленькими…. чепуха…. Ну, прощайте до завтра, — сказала она, когда онъ взялъ шляпу и подошелъ къ ней. — Поцѣлуйте меня, только не въ губы, а вотъ сюда, подставляя ему щеку, — докончила она.

Онъ поцѣловалъ ее, пожалъ крѣпко руку и вышелъ.

Она подошла къ окну, свѣсилась черезъ него и, когда онъ проходилъ подъ окномъ, запѣла:

Онъ поднялъ голову, улыбнулся и проговорилъ на-распѣвъ:

И часто можно было видѣть съ того дня, во весь іюль и августъ мѣсяцы, Могутова, идущаго по вечерамъ чрезъ Тучковъ мостъ къ акушеркѣ. Потомъ, начиная съ сентября, его можно было видѣть каждую субботу, вечеромъ, идущимъ по тринадцатой ротѣ Измайловскаго полка, къ одиноко стоящему тамъ маленькому домику, на углѣ котораго была прибита небольшая дощечка, съ надписью на русскомъ и нѣмецкомъ языкахъ: „Акушерка М. П. Ашутина“. Но не одинъ Могутовъ такъ регулярно посѣщалъ этотъ домикъ. По субботамъ и воскресеньямъ, подъ вечеръ, много простаго народа, рабочихъ съ фабрикъ, приходило въ этотъ домикъ и слушало тамъ, какъ Могутовъ читалъ имъ не запрещенныя цензурой книги, разговаривалъ съ ними о многомъ, но не говорилъ онъ имъ въ то время о бунтѣ, о перемѣнѣ образа правленія, о равномѣрномъ распредѣленіи богатства, о принадлежности женщинъ всякому мужчинѣ, по прихоти ея сердца, что Бога нѣтъ, что душа — клѣточка. Тогда не было еще народныхъ чтеній въ Соляномъ-Городкѣ и другихъ мѣстахъ столицы, и чтенія, и бесѣды Могутова очень походили на теперешнія чтенія въ Соляномъ-Городкѣ, только безъ волшебнаго фонаря. Еслибы даже чуткое ухо прильнуло, по уходѣ рабочихъ, къ дверямъ, ведущимъ изъ большой комнаты въ маленькую, это чуткое ухо могло бы подслушать долгіе разговоры Могутова съ акушеркой о томъ, что мало того, что они дѣлаютъ для этого терпѣливаго, умнаго, но обиженнаго народа. И они обдумывали это большее и другое и въ концѣ концовъ Та же дивная фабрика рисовалась имъ, какъ избавленіе отъ всѣхъ золъ и напастей въ сей земной жизни. Что же это за фабрика такая?… Имя и суть фабрики — утопія.

I.

. . . . . . .

II.

. . . . . . .

III.

. . . . . . .

IV.

. . . . . . .

Еслибы читатель 10 февраля 186* года вошелъ въ парадныя двери института, подошелъ въ извѣстному уже ему швейцару и спросилъ у него: «какъ пройти въ актовую залу», то получилъ бы отъ швейцара сердитый отвѣтъ: «сегодня нѣтъ актовой залы!» И еслибы читатель сдѣлалъ отъ такого отвѣта вопросительную мину, то швейцаръ, какъ очень сообразительный мужчина, отвѣтилъ бы на вашу мину такъ: «вѣрно говорю, что нѣтъ сегодня актовой залы! Я тридцать лѣтъ служу въ институтѣ и всегда была актовая зала, а сегодня ея нѣтъ! Сегодня это — зала бунта, зала крамолы!» — И онъ правъ, читатель! Дѣйствительно, впервые, со дня основанія института, въ тотъ день въ его актовой залѣ была крамола, былъ бунтъ. Съ самаго преобразованія института директоръ его держался либеральной системы. Онъ позволялъ студентамъ имѣть свою кухмистерскую, свою кассу, издавать самимъ, артельнымъ образомъ, записки лекцій, — словомъ, дѣлать все, что облегчаетъ житье небогатаго студента, даетъ возможность ему имѣть сносный и дешевый обѣдъ, призанять немного деньжатъ въ трудную минуту жизни, имѣть читаемыя лекція за недорогую цѣну; да при этомъ и поболтать, и пошумѣть немного было не возбранено. Сносно жилось студентамъ и довольны они были директоромъ. Но вотъ, два года назадъ, были закрыты кухмистерская и касса и запрещены сходки. Какъ ни грустно это было для студентовъ, какъ ни сильно ухудшалась ихъ жизнь отъ того, но они мирились съ этимъ, потому что директоръ толково и даже, какъ казалось студентамъ, съ дрожью въ голосѣ и со слезами на глазахъ объяснилъ, что все это — послѣдствіе безумнаго дѣйствія нѣкоторыхъ изъ числа молодежи (онъ намекалъ на дѣло Каракозова). «Но, — въ заключеніе сказалъ онъ, — если начальство увидитъ послушаніе молодежи, увидитъ ея терпѣніе и выносливость въ трудѣ, то взгляды перемѣнятся на молодежь и ей скоро возвратятъ все прежнее». А на то, что трудно будетъ жить студентамъ, что нужда одолѣваетъ ихъ и, въ крайности, рубль негдѣ будетъ занять, а заложить нечего, этотъ добрый директоръ сказалъ: — «Этому горю я помогалъ и буду помогать, — у меня на это есть около тысячи рублей. Кому ихъ давать, чтобы не было надувательства, я буду спрашивать товарищей по курсу. Но это должно остаться между нами», — прибавилъ онъ. И оставалось это между ними, и были по-старому студенты института смирными и трудолюбивыми молодыми людьми. Но вотъ, мѣсяцъ назадъ, директоръ измѣнился.

Въ новый годъ, въ три часа дня, директоръ узналъ, что его обошли чиномъ и, какъ ему кто-то сообщилъ, что онъ наказанъ за «либерализмъ» и что оный грозитъ ему еще болѣе худыми послѣдствіями. Эти извѣстія сильно опечалили его и онъ, угрюмый и пасмурный, долго ходилъ по кабинету. Вотъ онъ сѣлъ, опустилъ голову на столъ и что-то въ родѣ слезъ подступило къ его глазамъ. «Зачѣмъ Ты покинулъ меня Господи! Зачѣмъ Ты отнялъ ее у меня и оставилъ на моихъ рукахъ трехъ малютокъ?» — говорилъ онъ, вспомнивъ годъ тому назадъ схороненную имъ жену, которая своимъ мягкимъ, добрымъ голосомъ и разсудительными мыслями всегда умѣла успокоивать его и поддерживать на высотѣ его положенія. Онъ сидѣлъ такъ долго, потомъ опять, но уже болѣе спокойно, началъ ходить по кабинету. «Да, да, я былъ слѣпъ, — думалъ онъ. — Я не видѣлъ, какъ шли въ гору люди, круто измѣнившіе своимъ убѣжденіямъ… А я-то что? Вѣдь, я тоже чиновникъ, занимающій извѣстный постъ, и, какъ всякій чиновникъ, службой долженъ пріобрѣсть себѣ подъ старость если не капиталы, то хотя пенсію. Я также долженъ быть послушной, поющею въ унисонъ частью извѣстной части чиновничьяго хора… Да, да!.. У меня дѣти, у меня нѣтъ любящей жены, а у малютокъ — матери, и мнѣ не до самопожертвованія собою и ими защищать свои принципы….» И перемѣнился съ этого дня директоръ института, и скоро узнала объ его перемѣнѣ конференція института, и обрадовалось большинство членовъ ея, и чуть не цѣловали они его за перемѣну, и укрѣпили они ее въ немъ, и заставляли его все шире и шире открыть свои объятія для крутыхъ мѣръ, и, наконецъ, заставили его, чтобы наверстать потерянное время, пуститься въ-запуски по пути — «не потерплю и раззорю!»