Михаил Пришвин - Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком

«Нищий я, нищий, завтра с торбой идти!» – подумалось.

И вдруг, когда дошла тоска уже до самого, самого дна – так бывает – стало покойно: словно кроткий свет осиял душу человека в самую тяжелую минуту, поднялся, встал и пошел и пошел…

Оглянулся Никон Дорофеич на свою семью: лежит Анна Ивановна, румянец на щеках играет, а груди по обеим сторонам близнецы сосут.

«Баба-то, баба-то какая у меня, – подумал Никон Дорофеич, – а я говорю – нищий!»

Развернул книгу, что откроется, – загадал, – то и – прочесть. Открылась книга Товита, и чудо совершилось большое, – так понимал Никон, – то не мог читать, глаза больные, а то вдруг с такой радостью и с такой легкостью и читалось и понималось, что будто и не сам читаешь, а кто-нибудь открывает. И открылась Никону Дорофеичу из книги Товита радость великая жизни, так что уже долго спустя, когда спать ложился и посмотрел на свою Анну Ивановну, прошептал, как Товия:

«Не для удовлетворения похоти, но поистине, как жену; благослови же, господи, помиловать меня и дай мне состариться с нею».

В эту бурную осень много тонуло рыбаков на Ильмень-озере. Вольному воля, да и кормиться же нужно, – едет в бурю смельчак на большое озеро и пропадает. В храме – так понимал Никон Дорофеич – жизнь этих пропащих людей продолжается, родные молятся о своих, покойники с живыми соединяются, невидимое с видимым, свет не обрывается, путь к царствию божию не зарастает. Так Никон Дорофеич понимал, а сердцем чтил обряд и за неправильную службу больше и ссорился с дьяконом. В праздник Воздвижения заметил он с клироса, что орарь у дьякона кое-как подвязан, и об этом шепнул ему. Дьякону это не понравилось, и так с неправильно повязанным орарем он и продолжал читать ектению. Не стерпел Никон Дорофеич:

– Отец дьякон, лента у тебя, а не банная мочалка; назначено по ней богу молиться, а ты спину чешешь!

– Уходи…

«К черту», – хотел дьякон сгоряча сказать, но тут как раз в церковной ограде петух запел, дьякон спохватился и поправился.

– Уходи к петуху! – тихонько пробасил и запел «О свышнем мире» все по-прежнему с неправильной лентой.

Тошно было смотреть на дьякона Никону Дорофеичу, да и свое-то нет-нет взбредет на ум: дома есть нечего. После обедни пошел к попу просить куль хлеба взаймы, – знал, что житница у попа была полная.

Чуть для виду помялся было поп и уж хотел было за мукой идти, откуда ни возьмись дьякон и шепнул что-то попу на ухо. Может, напомнил попу, что муку просит беспаспортный, а может – другое что, насчет ораря.

– Нет, – говорит поп, – дам я тебе куль, самому не хватит.

Нет и нет. Больше не стал просить Никон Дорофеич и, поговорив о том, о сем, как ни в чем не бывало пошел домой. И как ни в чем не бывало все сытые после обеда собрались у Никона: и поп, и дьякон, и дьячок. Хозяин и виду не подает, что обижен, Анна Ивановна королевой ходит, и, не пикнув, с печки, как жуки, смотрят на гостей ребятишки. Глядел, глядел дьякон на Анну Ивановну, красавицу, – был навеселе, размыло его, – и по-своему, по-дьяконски, пошутил, мигнув на ребятишек.

– Ну, Анна Ивановна, шейте к завтраму три торбочки-

У Никона волосы на голове пошевелились. Круто хотел поступить с дьяконом, но сдержался и ответил как следует:

– Что ты, дьякон, мне торбу сулишь, разве от тебя торба? Торба от бога.

Не вышла шутка. Прикусил дьякон губу. О том, о сем речь заводил поп, спор в этот день не наладился, и невеселые разошлись по домам гости спать или слушать, как воюет Ильмень-озеро.

Села к окошку Анна Ивановна. Гукает озеро. Катятся белые гребешки. Ни одного паруса между волнами. Ни единого человека на пути.

– Торбу сулит, экое дело, – молвил Никон, – да разве от человека торба?

Ребятишки на печке заплакали. Испугались торбы или есть захотели?

– Видно, и бог уж указывает торбу шить, – сказала Анна Ивановна.

– Нет! бог мне с торбой идти еще не указывал.

Только успел эти слова вымолвить, нищий в окошко постучал костылем.

– Хлеба не нужно ли?

У нищих всегда так: просят, просят, а то и девать некуда, продают.

– Нужно бы хлеба, да сейчас не при деньгах.

– Ничего, через месяц я опять той же дорогой пойду, приготовь, я поверю.

Пришел нищий в хату, вывалил торбу на стол, свесили: десять фунтов.

– Ух, караван пришел! – повеселел Никон после нищего. – Видишь, Анна Ивановна, говорил я тебе: будет день, будет у нас и пища.

С самого начала, с Бытия, стал вечером Никон читать, как начались звезды, и вода, и суша, и солнце, и луна, и рыба, и как человек начался, и как согрешил, размножился, и настал потоп. Когда Ной праведный сел в ковчег, подумал: «Вишь ты, мир-то какой тоненький: на едином человеке держится», – а когда снова человек размножился, радостно воскликнул: «Мир тоненький, да длинный, не обрывается!» И на себя перевел: «Вот и я так же думал, что с торбой пойду, а бог сколько хлеба дал, и завтра тоже: будет день, будет и пища».

Дьякон рано прибежал на другой день.

– Ну, что ели?

– Ели хлеб!

– Откуда взяли?

– Бог дал!

Пришел поп, дьячок, все спрашивают: «Ели?»

– Бог дал! – отвечает Никон. И рассказывает им о Ное праведном с самого начала и до конца и спрашивает, что это значит, если перевести на человека нынешнего времени. Дьякон хотел как-то по-своему истолковать, но Никон остановил.

Притча о Ное праведном значит, что он в бога веровал, а не в дьякона.

– Вот ты меня вчера в кусочки посылал, а я тебе ответил, что торба от бога. К тому говорится притча о Ное, что единым человеком мир держаться может: мир тоненький, да длинный.

– Эк, заехал куда! – засмеялся дьякон. – Себя за Ноя праведного почитает, какой самозван нашелся.

Это слово очень обидело Никона: не от себя он говорил, а от Писания, и не собой гордился. Обиделся и, дал ответ:

– Не смейся, дьякон, не к тому я речь веду: хорошая собачка на охоте надышкой идет, а плохая все в следах ковыряется, – ты идешь, как плохая собачка.

Их, взвился дьякон! Много было попу в этот день удовольствия.

– Не ворует ли? – шепнул дьякон попу, выходя от Никона.

Осмотрели житницы, – нет, незаметно. Спрашивали, не собирает ли.

– Ему ли собирать! – удивлялись рыбаки.

Что в самом деле бог дает, ни поп, ни дьякон не верили.

И другой нищий пришел к Никону и еще принес хлеба. Изба на краю стояла, и нищим тут был самый ход. Целый месяц семья торбочками кормилась, и никто в селе об этом не знал. Потом установился зимняк, покатил Никон в Новгород, денег добыл, закурилась масленка, и пошло дело день от дня лучше и лучше. По началу зимы сено было дешевое, стал это сено Никон скупать и корову завел, и другую, и третью, рассчитывал к весне выпросить у рыбаков где-нибудь клок земли и зажить хозяйством, как вечно жили его деды и прадеды.