Михаил Пришвин - Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком
- Название:Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Художественная литература
- Год:1982
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Михаил Пришвин - Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком краткое содержание
Во первый том восьмитомного Собрания сочинений М. М. помещены его ранние произведения, в том числе такие известные, как «В краю непуганых птиц», «За волшебным колобком» и другие.
http://ruslit.traumlibrary.net
Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Дал мне целковый и пропал, будто протаял. Малое время спустя, слышу, почту ограбили. Не иначе, думаю, мои рискунцы. Потом – сборщика. Потом – еще и еще. Им бы ограбить да окоротиться, ограбить да подождать. А они чередом. Так жуть кругом навели. «Ох, – говорю, – не сносить вам головушек!» И, конечно, попались. Шестерых повесили, четверо – в каторжные работы пошли…
– Так вот видишь, – заключил Кондрашкин свой рассказ, – ты спрашиваешь, как ночевать в лесу, вот теперь сам смотри: попались недобрые люди – избили, а попались порядочные, так и наградили…
– Какие же они порядочные, когда их повесили? – спрашиваю я.
– Так ведь их же за дела повесили, – отвечает Кондрашкин.
«За дела повесили, – повторяю я про себя, – а то, что не дела, то, что они „порядочные“ и не избили Кондрашкина, это куда же делось? Тоже повешено с „делами“ или как-нибудь отдельно живет?»
Хочу спросить об этом Кондрашкина, но не могу найти понятных ему выражений.
– А ты видел ли, как вешают людей? – перебивает меня Кондрашкин.
– Нет, не видал.
– А я видал на Кавказе. При мне пятьдесят человек армян повесили. Их очень просто вешают. Есть такие кошки железные с крючками, подхватят горло, табуретку вон, те и танцуют; попрыгает, попрыгает, вытянется и повис, как плеть.
– Страшно?
– Страшно. Одного посмотришь, а больше и не хочешь, отвертываешься.
Кондрашкин помолчал и продолжал:
– А вешал, должно быть, хо-ро-ший человек. Как же, ему дают по десять рублей за голову, а он не берет: «За деньги, – говорит, – этих делов не делаю».
– А без денег?..
– Без денег что же, тут – закон, не по своей воле, кто-нибудь да должен вешать.
– А может быть, не должен?
– Что же с ними делать? Грабят, убивают. Ведь у них такая природа. Возьми конокрада. Посади ты его в тюрьму хоть на десять лет, – выйдет и опять за свое. А повесь его…
– Кондрашкин, да ведь это же не по-христиански!
– Конечно, не по-христиански, – отвечает смущенно Кондрашкин.
– Так как же быть?
– А ведь они-то зачем же не по-христиански?
– Конокрады?
– Хоть бы конокрады. Они не по-христиански, и с ними не по-христиански.
– Око за око и зуб за зуб?
– Зуб за зуб! – сказал решительно Кондрашкин и как-то весь сразу притупился и иссяк.
Сколько раз я ни пытался после повернуть его опять на острие вопроса, Кондрашкин неизменно говорил:
– А они зачем не по-христиански? Они не по-христиански, и с ними не по-христиански.
– Око за око? – спрашивал я.
– Зуб за зуб! – твердо отвечал Кондрашкин.
Как хорошо проснуться утром на светлой земле! Через открытые Кондрашкиным ворота и через все щели пуни пробилось солнце. Я лежу наверху душистой золотой горы. Во всю длину перемета от стены к стене грудь возле груди сидят ласточки и смотрят на мою собаку. А она своим носом, покрытым множеством породистых пятнышек, медленно проводит от края перемета и до края, будто считает. За пуней лес. Я угадываю его по птичьим песням, по говору березовых верхушек. И золотое и зеленое певчее утро на светлой земле…
Кондрашкин показывается в дверях, тоже весь золотой.
– Тебе что?
– Пику забыл…
Новые места
Адам и Ева *

I. Вечная пара
Ехали легкими почвами, светлыми. Целый день мелькали в окне скромные рощи у скромных ручьев, стада белых гусей на лугах, тихие заводи и поруби с последними склоненными березками. И еще ехали целый день по той же равнине. Тянулись тяжелые, жирные, черные нивы. Еще на день хватило размашистого Поволжья и прославленных Аксаковым уфимских краев. Тут уже первые уральские сопки и, наконец, самый Урал, весь Урал, как седая бровь старика.
На легких почвах – легкие копны, на тяжелых – тяжелые, солидные, в тринадцать крестцов. Просторно думается: в больших пространствах есть своя поэзия. Вспоминается Ермак Тимофеевич.
И еще много таких дней впереди, и все будет та же страна, и до конца ее я не доеду.
На Урале докашивают. Сверкает смелая привольная коса впереди, а позади смиренная женщина склонилась над скошенным хлебом. Он – косит. Она – вяжет. Вечная пара, покорно выполняющая заповедь бога: в поте лица своего добывай хлеб.
Она красива, эта пара людей, на этом поле, окруженном угрюмыми, однотонными, но выразительными старыми-старыми уральскими сопками.
И вдруг конец библейскому пейзажу. Окончена лента кинематографа.
Перед моими глазами – красный занавес с надписью: «Теплушка для людей». В маленькое окошко где-то высоко высунулась всклокоченная, бородатая голова и другая, в ситцевом платке; глядят, как лошади, из темной маточной на светлый двор. Лента кинематографа окончена. Занавес закрыт. В уродливое отверстие глядит та же самая вечная пара: Адам и Ева.
Кто-то спрашивает:
– Обратные?
– Нет, туда. До осени все туда. С осени до масленицы назад. С масленицы опять вперед. Назад идет, лохмотьями трясет, вшей бьет; вперед…
Я вижу в приоткрытую дверь теплушки, как Ева что-то ищет в склоненной к ней на колени голове Адама…
Занавес опять открывается: Адам и Ева, прекрасные, косят. И закрывается: возле рельсов в ожидании «теплушки» лежат грязные тела с грязными мешками. С отвращением глядят на них проезжающие, с отвращением, недружелюбно говорит о них сибиряк, и кондуктор, ругаясь, цепляет новыми сапогами за старые лохмотья.
Занавес то открывается, то закрывается. Когда он закроется, я думаю: «Почему эти же люди так красивы там, когда косят, и почему отвратительны здесь, в теплушках, в обстановке этого, казалось бы, такого красивого движения на новые места, в страну обетованную?»
Я объясняю себе так: те Адам и Ева живут в лад природы, они не начинают жизнь от себя, они повторяют вечные круги природы, став прекрасными от вечного повторения, от вечного напоминания о себе. А здесь, в теплушках, самое-то самое голое начало задуманного человеческого быта. Этих Адама и Еву бог только что выгнал из рая.
Я ехал в глубину среднеазиатских заиртышских степей, к пастухам-кочевникам. Я рисовал в своем воображении бесчисленные табуны, стада, степных всадников, перегоняющих их с места на место; старался представить себе в действительности психологию людей того мира, который для нас, горожан, существует как сказка. Мои глаза были прямо обращены туда, по краюшкам; я решил наблюдать и вечную пару Адама и Евы.
Весной в самом сердце России, в черноземных губерниях, я наблюдал, как в народе зарождаются мечты о новых местах. Там, в этой чудесной стране: картошка – двугривенный, хлеб – четвертак, мясо – три копейки; лес – даром бери. В таком смешном, съедобном стиле рисуют себе синюю птицу и страну обетованную люди земли, оторванные от нее, вот-вот только ставшие мечтателями и поэтами по необходимости.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: