Константин Бальмонт - Том 6. Статьи, очерки, путевые заметки

Женщины ходят, сидят, молодые и старые,
Молодые красивы – красивее старые юных.

Я вижу в вас устье реки, что растет, расширяется,
Вливаясь в великое море.

Я вижу, дитя задремало, как в гнезде, на груди материнской,
Мать и ребенок спят – о, долго я их изучаю.

Гумно, открыта дверь широкая овина,
И видно пастбище, на нем рогатый скот,
Пасутся лошади под солнечным сияньем,
А там туман, и ширь, и дальний горизонт.

Когда размышлял я в молчанье,
К поэмам моим возвращаясь и думая, медля так долго,
Призрак предстал предо мной недоверчивый с виду,
Страшный в своей красоте, возрасте, власти,
Гений певцов старых стран,
Ко мне обращая глаза, подобные пламени,
Своим указуя перстом на многие песни бессмертные,
«Что поешь? – угрожающим голосом он мне сказал,
Иль не знаешь, что есть лишь единственный замысел
Для бардов, живущих вовек?
Говорить о Войне, о превратностях битв,
Совершенных готовить бойцов!»
«Так да будет», – я молвил в ответ,
О, надменная Тень, я ведь тоже войну воспеваю,
И длиннее она, и величественней всех других.
Начата она в книге моей, с переменной удачей,
С наступлением, с бегством, с движеньем вперед, с отступленьем,
С проволочкой в победе, с еще не решенной победой.
(Хоть она достоверна, как кажется мне, или почти достоверна,
Как я вижу, в конце концов!)
Поле битвы есть мир,
Не на жизнь, а на смерть эта битва, за Тело и вечную Душу,
Вот явился и я, чтобы петь песню битв,
И я прежде всего поощряю
Смелых бойцов.

Вот, возьми этот дар,
Я его сохранял для героя какого-нибудь,
Для оратора, для полководца,
Для кого-нибудь, кто бы служил
Доброму старому делу,
Великой идее, росту и вольности расы,
Какому-нибудь храбрецу, что смотрит тиранам в глаза,
Какому-нибудь дерзновенному,
Понявшему слово мятеж;
Но я вижу теперь – то, что я сохранял,
Тебе надлежит, как любому.

Мы двое мальчишек, друг к другу мы льнем,
Друг друга не бросим и вместе идем,
Направо, налево, на Юг и на Север;
Мы сильны, и локти умеем расставить,
И пальцы умеем сжимать.
Оружие с нами, и нет с нами страха,
Едим мы, и пьем мы, и спим мы, и любим,
Один нам закон есть, закон тот – мы сами,
Пловцы мы, солдаты, разбойники, воры,
В тревоге все скряги, вся челядь, попы.
Мы воздух вдыхаем, пьем светлую воду,
Мы пляшем на дерне зеленом и взморье,
Берем города, презираем покой,
Хохочем, смеемся над сводом уставов,
И слабость мы гоним, – что нужно, берем.

В это мгновенье, когда я один полон мысли и грусти,
Кажется мне, что другие есть люди там, в странах других,
Также как я, одинокие, полные грусти и мысли,
Кажется мне, что гляжу я и ясно их вижу,
Всюду, в Германии, Франции или Италии,
Вижу в Испании, дальше, в Китае, в России,
Речь их другая, и кажется мне, что, когда бы
Мог я узнать их, я также бы к ним привязался,
Как я привязан к живущим в краях мне родных,
Знаю, мы были бы братьями, были б друзьями,
Знаю, наверно я счастье бы с ними узнал.

Любовник божественный, безупречный Товарищ,
Ждущий, незримый еще, но вполне достоверный,
Будь моим Богом.
Ты, ты, о, Совершенный Человек,
Способный, светлый и красивый,
Довольный, любящий,
Широкий в духе, завершенный в теле,
Будь моим Богом.
О, Смерть (ибо Жизнь свой черед отслужила),
Открыватель, привратник жилища небесного,
Будь моим Богом.
Сильнейшее и лучшее, что вижу,
Что знаю, постигаю (чтоб разрушить
Оковы вод стоячих и тебя
Освободить, Душа),
Будь моим Богом.
Все помыслы великие, стремленья
Народов, все геройские деянья,
Свершенья восхищенных, просветленных,
Будьте моими Богами.
Иль Время и Пространство,
Иль форма дивная божественной Земли,
Иль что-нибудь красивое, на что я
Гляжу, дивясь,
Или лучистый облик солнца,
Или звезда в ночи,
Будьте моими Богами.

Тот, кого я люблю днем и ночью, мне снилось, сказали мне – умер,
И мне снилось, пошел я туда, где они схоронили того, кто мне дорог,
Но в том месте он не был,
И мне снилось, что я проходил и искал между мест погребальных,
Чтоб найти его,
И увидел, что каждое место –
Погребальное было.
Дома, что исполнены жизни, исполнены были и смерти,
(Вот и этот теперь),
Улицы, и корабли, и места развлеченья,
Чикаго, Бостон, Маннагатта,
Филадельфия были полны мертвецами, не только живыми.
Мертвецов было больше повсюду, о, больше гораздо.
И то, что мне снилось, хочу говорить я отныне всем людям и всем поколеньям,
И связан отныне я с тем, что мне снилось,
И ныне я знать не хочу всех мест погребальных,
И хочу я без них обходиться,
И, если б в честь мертвых поставлен был памятник где бы то ни было,
Хоть там, где я ем и где сплю я, – я был бы доволен,
И если тело того, кто мне дорог, иль собственный труп мой
В прах образом должным сведется и прахом низвергнется в море,
Я буду доволен,
Или если ветрам его бросят,
Я буду доволен.

Ночью один на прибрежье,
Меж тем как старая мать,
Распевая хриплую песню, –
Баюкает чадо свое,
Я смотрю на блестящие ясные звезды.
И думаю думу, – где ключ
Вселенных и будущего.
Смыкают все обширные подобья,
Все сферы, что взросли и не взросли,
Миры большие, малые смыкают,
Все солнца, луны и планеты,
Все расстоянья мест, хотя б обширных,
Все расстоянья времени, все формы,
В которых духа нет,
Все души, все живущие тела,
Хотя б они всегда различны были
В мирах различных,
Все то, что происходит в газах, влаге,
Растеньях, минералах, между рыб,
Среди зверей, смыкает все народы,
Все краски, варваризмы, языки,
Все тождества, какие только были
Иль могут возникать на этом шаре,
Все жизни, смерти, все, что было в прошлом,
Что в настоящем, в будущем идет,
Обширные подобия скрепляют,
Всегда скрепляли все и будут вечно
Скреплять, смыкать, держать все плотно, цельно.