Евгений Чириков - Зверь из бездны

– А Ермишка наш вроде «ваньки-встаньки».

Вероника рассказала все про Ермишку. Удивилась, что он тут, у рыбаков. С ним и послали записку к Борису. Почему он этого не сказал Веронике, когда приезжал в Севастополь?

– Он сказал, что не нашел Бориса и отдал записку в номерах служащему…

– Я боюсь, Владимир Павлович… Не случилось ли беды с Борисом… Нельзя ли Ермишку позвать сюда? Я хочу расспросить его…

– Я живу здесь… тайно. А впрочем, все равно…

Владимир хотел пойти к рыбакам, но Вероника удержала его: нет, нет, тогда она сама:

– Как к рыбакам пройти? Я шла и не запомнила…

Вышли на балкон. Владимир рассказывал, как ближе спуститься к морю, и Вероника пошла торопливо и взволнованно. Владимир смотрел ей вслед и чувствовал, как в глубине души его пробуждается заглохшее было чувство влюбленности в эту девушку в черном, похожую на монашенку… Счастливый Борис! Она его ищет, а он… не храним, что имеем, а потерявши, плачем…

– А где Вероника?..

Лада загремела чайной посудой и спугнула настроение Владимира. Обернулся и, увидя испачканную в саже щеку Лады, подумал: Лада – Марфа, а Вероника – Мария…

– Ты испачкала щеку в саже, – сказал и вздохнул, отбросив недокуренную папиросу на пол. Лада рассердилась: такое неряшество! А Владимиру сделалось смешно, и Лада вдруг показалась маленьким и незначительным человеком. Стоит ли придавать значение таким пустякам, когда несколько дней тому назад они оба стояли пред лицом смерти?..

– Нравится тебе Вероника? – спросил неожиданно.

– Да. Но мне жаль ее, бедную…

– Почему?

– Я не могу представить ее женой Бориса… Она не будет с ним счастлива.

– Нет радости на свете вечной и нет печали бесконечной, – загадочно и задумчиво произнес Владимир. Принес из кухни самовар.

– Мама! Идите с нами чай пить, – позвала Лада старуху, притворив дверь.

– Не пойду.

– Почему?

– Смерть пришла.

Лада переглянулась с Владимиром. Что-то неладное творится с бедной старушкой: несколько раз она уже произносила загадочную бессмыслицу. Боится Владимира: при случайной встрече с ним крестится, шепчет молитву и убегает в свою комнату и запирается. Занавесила свое окно шалью и не открывается, сидит в темноте. Помутилось в голове. Ворует девочку: утащит спящую из кроватки в свою комнату, запрется и не отдает.

– Черти у вас, – говорит.

Вернулась Вероника, взволнованная и расстроенная: Ермишка ничего не знает, Бориса не застал и оставил записку в номерах, а Веронике не сказал ничего про записку потому, что побоялся: «Приказания такого не было, и, может быть, опять не в свое дело влезешь». Пили чай, и Вероника поминутно задумывалась и переставала слышать, что ей говорят. Мысли ее кружились около Бориса. «Что-то случилось». Лучше поскорее вернуться в Севастополь. Но как? Рыбаки сказали, что рыба не ловится и везти в Балаклаву нечего, – сегодня не поедут.

– А завтра?

– Едва ли и завтра. Что, впрочем, будет ночью? Не надеются.

– Я думаю, что Борис в Балаклаве, – уверенно сказала Лада, когда Вероника в раздумьи остановилась у окна и затуманенным грустным взором смотрела в сверкающую синь моря. Лада была в этом уверена: она хорошо знала Бориса, этого человека минуты. Вероятно, застрял в Балаклаве с Карапетом или другими приятелями, закрутил и забыл, что он жених и что его ждет любимая женщина. Видно, горбатого только могила исправляет…

– Может быть, пойти мне в Балаклаву? – обернувшись, тревожно спросила Вероника.

– Оставайтесь до завтра. Может быть, явится сегодня ночью или завтра утром, – посоветовал Владимир.

Решила остаться. Успокоилась. Увлеклась воспоминаниями о прошлом и невозвратном. Потом Лада рассказывала про свои страшные приключения и переживания во время эвакуации и жизни на Кубани, как болела тифом, как жили в саду и как бежали. Точно перечитывали книгу о Рокамболе – столько всяких страшных и невероятных приключений. Владимир рассказал, как со Спиридонычем жили в сектантском скиту и как потом пробрались в Крым к «зеленым». Души у всех взбаламутились от этих рассказов и воспоминаний, как у детей от страшных сказок. Разошлись поздно и не могли заснуть. Точно весь дом пропитался нервной тревогой: даже девочка капризничала, пугалась и не отпускала маминой руки… Ночь была лунная, яркая, тихая и звездная. Море вздыхало прибоем и пересыпало гальки и ракушки на берегу, как горох из мешков. Вероника не раздевалась. Прилегла было в зале на диване, где ей приготовили постель, но скоро поднялась. Не лежится. Все кажется, что надо скорее что-то сделать, куда-то пойти. Выходила на балкон, смотрела на сверкавшую лунными блесками морскую пустыню, прислушивалась к молчанию ночи и вдруг начинала чувствовать невыносимое одиночество и страх. Тихо проходила в комнаты, озиралась и радовалась, что в других комнатах не спят: Лада тихо разговаривает с девочкой, Владимир осторожно покашливает и ходит. Чрез занавешенное стекло двери в его комнату виден свет. Владимир не мог уснуть от иной тревоги: близость Вероники не давала покою его душе… Все казалось, что осталось между ним и этой прекрасной девушкой что-то недоговоренное, оборванное. Как начатая и внезапно прерванная мендельсоновская «Песня без слов»… И вот он думает, что такое творится в его душе? Неужели снова оживает оборванная любовь, похожая на сорванный нечаянно нерасцветший еще бутон. Каждый шорох в зале, шаги, скрип двери на балконе заставляют его вздрагивать и прислушиваться… Она не спит!.. А часы бегут, бегут… Завтра ее здесь уже не будет, и никогда больше они не встретятся на путях жизни… Путь жизни! Для него, решившегося оборвать этот путь своей рукой… Помешал ребенок, а вот теперь – эти шаги и шорох в зале… От них тоже испуганно бежит мысль о смерти и является неутолимая жажда жизни…

– Владимир Павлович, вы еще не спите?

– Нет, нет…

– Мне скучно и страшно…

– А можно к вам?

– Да…

Тихо вышел из комнаты и прошел в зал. Здесь только лунный свет, и в нем черный тонкий женский силуэт у окна.

– Вы… плачете?

– Так это…

Остановился около нее. Подняла голову: на освещенном лунном сиянием лице огромные глаза с тоской и приветливой улыбкой. Точно пожаловалась Владимиру. На что? Не только страх предчувствий несчастия с Борисом прятался в душе Вероники: там было еще чувство оскорбленной гордости. Любовь не только дает, она еще и требует…

– Хотите, посидим над морем?

Пошли, взобрались на скалу с площадкой на вершине и сели рядом на белой садовой скамье. Необозримый простор, сверкающий, туманный, сливающийся на горизонте с небесами. Опять вздохи моря, шорохи гальки и мертвая заколдованная тишина…