Александр Башкуев - Призванье варяга (von Benckendorff) (части 1 и 2)

- "Judengeld".

Пассажирка долго смотрит на поверхность мутноватой, черноватой воды и по ее лицу невозможно понять, что она испытала. Потом она по обледенелому скользкому трапу сходит на берег и апрельский ледок похрустывает под ее сапогами. Пахнет старыми водорослями и гнилой рыбой, - это не самый лучший из столичных причалов. На суше к ней подбегает гладкий лакей, который кланяется, смешно подпрыгивая и подрыгивая ножкой, и спрашивает:

- "Mademoiselle Euler?"- с характерно французским прононсом и интонацией, но совершенно безобразно русской "р" на конце.

Гостья неопределенно пожимает плечами и, утрируя выговор, отвечает:

- "Вы ошиблись. Баронесса фон Шеллинг - к Вашим услугам".

Русский лакей еще выше подпрыгивает и сильней прогибается перед юной гостьей и, переходя на искаженный немецкий, просит:

- "Простите, фроляйн... Вас ждут. Вот карета - битте зер. Майн шульд..."

Ее привозят в дорогой дом, вводят в светлую просторную комнату и предлагают расположиться. Когда все уходят, девушка замечает большое настенное зеркало, живо подбегает к нему, откидывает на спину капюшон и приглаживает волосы. Они очень светлы, коротко, по-монастырски острижены и сильно выгорели на концах. Теперь становится видно лицо девушки: оно обветрено и... Фамильный герб нашего дома - "Белая Лошадь", и вы сами можете наблюдать родовую челюсть на портретах нынешних правящих домов Англии, Пруссии и Голландии.

Убедившись, что ее волосы и лицо приведены в какой-то порядок, девушка раскрывает дверцы шкафа, вынимает вешалку, снимает с себя плащ и вешает его на плечики. Теперь становится видно, что все это время под плащом на ней была форма капитана прусского вермахта. На левом рукаве черной куртки вышитый вензель с буквой "А", что означает - "Abwehr". На правой стороне груди формы скрещенные пушечки и второй вензель с буквой "К", что означает "Kanonen". Обладательница всех этих регалий приват-доцент Прусской Академии Наук, работающий по программе Артиллерийского ведомства Вермахта - не более того. В Пруссии любят офицеров и приравнение ученого к армейской касте признание немалых заслуг. Правда, теперь приходится носить форму. Сами понимаете - Пруссия.

Впрочем, моей матушке нечего жаловаться. Хоть за свою форму первое время она и получит при русском дворе прозвище "Артиллерист-Девицы", в отличие от "Кавалерист-Девицы" времен Великой Войны, ее невозможно спутать с мужчиной. Мало того, армейская форма, да и вообще - мужской костюм, удачно скрывают многие недостатки фигуры, - такие как - маленькую грудь, или узкие бедра. Впоследствии наши враги скажут, что "Рижская ведьма" родилась в сапогах и не снимает их даже в постели, когда "спит с латышом".

Это неправда. Если приглядеться к сему одеянию, можно заметить кружевные манжеты и манишку, запрещенные офицерству. Да и сапоги сделаны мягкими, чтобы подчеркнуть прямоту и правильные формы ног. В общем, это весьма соблазнительная девушка в форме, но можно предположить, что добрая доля очарования пропадет, случись юному капитану надеть нормальное женское платье.

Прихорошившись, и "почистив перышки", девушка с усилием поднимает с пола и ставит на стол у окна свой дорожный сундук. Сундучок раскрывается, и мы видим, что добрая половина его занята книжками, а остальное - склянки с химреактивами. Из личных вещей -одна смена белья, ночная рубашка и старенькие, но очень красивые туфельки, - последняя память о рано умершей матери - Софье Эйлер. Кроме этого там же лежит и маленький кошелек.

Матушка раскрывает его и в который раз пересчитывает свое состояние: пятьсот марок. Еще марок тридцать - в кармане дорожного плаща. Все. Больше, кроме книг и реактивов у матушки ничего нет... (С таких крох начала самая богатая женщина Европы и мира.)

Тут в матушкину дверь стучат, и она, закрывая сундук, просит войти. В комнату входят два старика в расшитых нарядах: тот, что помоложе, вводит за руку сморщенного слепого старца, который все нашаривает руками в воздухе, а потом просит:

- "Подведи меня, Карл, я хочу сам убедиться, что сие -- Кровь моей дочери".

Девушка невольно пятится прочь от слепца:

- "Вы уверены в том, что я - Ваша внучка?"

- "Ну, разумеется, радость моя! Поди ко мне, дай мне потрогать тебя!"

- "И Вы уверены, что - меня любите?"

Что-то во внучкином голосе заставляет слепца застыть и насторожиться. Теперь уже без былого аффекта он отвечает:

- "Да. Ты дочь любимой моей доченьки и -- я, конечно, люблю тебя".

- "Так почему..? Почему столько лет..? Почему ты сразу не увез меня? Из Германии?"

Старец хочет что-то ответить. Его сморщенное, навроде печеного яблочка, личико искажается. Он хватается за сердце. Его сын тут же подставляет ему стул, а старичок мешком оседает в него. Пару раз он машет в воздухе рукой, пытаясь найти какие-то слова, а затем почти плачет:

- "Но, девочка моя... Меня ведь высылали из Пруссии - в железах, в закрытой карете... Спасибо свату, он дал бежать твоим дядьям с их семьями, а ведь их тоже ждал Трибунал, как "членов жидовского заговора". А ты...

Тебе было пять, и ты жила в доме дедушки твоего... И мы с ним решили, что уж свою собственную внучку он - в обиду не даст. Это теперь... Только теперь мы и знаем, как он... как мы - ошибались. Прости меня, я обязан был убедить его..."

Тут матушка бросается в объятия слепца, и они вместе плачут. А вместе с ними плачет и мой дед Карл Эйлер - личный врач Екатерины Великой.

Вечером, когда от пережитых волнений и впечатлений великий Эйлер слег в постель и заснул, матушка сидит в гостиной вместе с хозяином дома Карлом Эйлером. Горит камин, зажжены трубки. Карл курит большую изогнутую и глубокую немецкую трубку, а матушка прямую с круглой и плоской чашечкой голландского образца. Они сидят в удобных креслах, играя в шахматы. Сделав очередной ход, матушка затягивается дымом, а потом говорит:

- "Если возможно, я бы хотела скорее съехать из Вашего дома".

Дядя вопросительно глядит на племянницу, а та поясняет:

- "Я не хочу Вас обидеть, но на Вашей карете - Звезда. Если я слишком сближусь с Вашей семьей, я буду лишена титула силой. Да и вам, верно, сподручней иметь родственницей баронессу, а не жидовку".

Придворный лекарь откидывается назад, на спинку кресла и задумывается. Затем кивает головой в знак согласия:

- "Я постараюсь, чтобы решение о твоем принятии на должность фойермейстера Ее Величества было принято в самое ближайшее время. Ну, а пока... У меня есть возможность поселить тебя во флигеле Зимнего, - с кастеляншами, поварихами и прочими девками. У тебя будет отдельная комната, но - дурное соседство. К этим шлюшкам день и ночь лазают в окна юные офицеры, да и стены - тоньше бумаги. Подумай".

- "Не беспокойтесь. В пансионе иезуитов к нам в окна лазило много народу. И мой дед всегда говорил, что для дела дружба честных девок из кастелянш важней милости "благородных" дворцовых шлюх".