Александр Башкуев - Призванье варяга (von Benckendorff) (части 1 и 2)

- "Всегда к услугам - к чему терять время?!"

Нам тут же освободили место посреди танцевального зала и мы скинули мундиры, оставшись: я в егерских штанах из армейского зеленого сукна, он в щегольских кожаных лосинах; и белых рубашках - я из грубого лифляндского льна, он - в курляндском батисте и кружевах. За пару месяцев до того я присутствовал на подобной дуэли посреди танцев и по молодости удивился, зачем дуэлянты остались в одном исподнем? На что моя тогдашняя пассия прошептала со стоном: "Ах, красное на белом - это так эротично!" Так что в этот раз мне не надо было подсказывать снять мундир.

Господа офицеры тут же разбились на лифляндцев с курляндцами и стали заключать пари и делать свои ставки, а милые фроляйн сбились в одну стаю и, плотоядно облизываясь, и покусывая прекрасные губки, шептали:

- "Господи, как это ужасно!" - но толкались друг с другом, занимая место получше.

Я был выше и крупнее своего противника, но на шесть лет моложе его и, как следствие того - неопытен. У него же за плечами было уже две дуэли. Посему, должен признать, я - малость побаивался.

К счастью, я быстрее моего врага смог справиться с нервами и на пятом выпаде всадил ему "Жозефину" в левую половину груди - почти по рукоять. Впоследствии выяснилось, что рапира прошла в пальце от сердца моего обидчика и все для него обошлось. Но в тот миг я думал, что заколол его и, выдернув шпагу из страшной раны, воскликнул:

- "В добрый путь, милостивый государь!" - он тут же рухнул на пол, как подкошенный, а изо рта у него полезли кровавые пузыри.

Я к тому времени сам был оцарапан в левую руку и рукав моей рубахи здорово пропитался кровью. Так что моя возлюбленная тут же бросилась ко мне, собственноручно оборвала залитый кровью рукав и обвязала мою ранку дамским платочком, впившись в меня с поцелуями, как черт в грешную душу.

Раненого тут же унесли с глаз долой, а кровавое пятно посреди залы посыпали толченым мелом с опилками. Оркестр грянул самый непристойный и развратный танец этих времен - австрийский вальс. Я подхватил мою одалиску на руки и через мгновение все общество неслось по кругу в таком возбуждении танца, что еще немного и пары занялись бы соитием прямо посреди зала, а всякие следы недавнего инцидента стерлись нашими сапогами и дамскими туфельками.

Но на душе моей было нехорошо. Стоило Дашке достичь пятнадцати лет, она на глазах распустилась и похорошела, как майская роза. Вокруг нее тут же стали виться стаями кавалеры, которых я в шутку называл "опылители". Дашка при сем заразительно смеялась, кокетливо играя глазками и напоминая, что ей всего лишь пятнадцать.

Но я уже заставал ее за довольно двусмысленными играми в кругу ее фрейлин - подружек по бабушкиному пансиону и молодых офицеров. Они в один голос уверяли меня, что это обычные развлечения русского двора, к которым все эти ангелочки привыкли с младых ногтей. А если вы знаете нравы моей бабушки и ее двора - тут было над чем почесать голову.

Так что я с каждой минутой все больше терял душевное равновесие. Вскоре я не мог уже думать ни о чем другом, кроме как о Дашкиных голых ногах и обстоятельствах, при которых они демонстрировались публике. Тут я вспомнил пару Дашкиных кавалеров. Их я частенько заставал за фривольными играми с моей сестрой и они были зрителями давешней дуэли, но теперь - вдруг испарились самым мистическим образом.

Кто-то подсказал мне, что оба молодых человека сразу после вальса, завершившего мою дуэль, откланялись и ускакали в неизвестном направлении. Я сразу же заседлал мою лошадь и приказал прочим моим сторонникам остаться с дамами, - мы не хотим скандала и кривотолков. С собой же я взял только пару кузенов - Бенкендорфов по крови, которым доверял, как самому себе.

Через полчаса мы были в Кемери, в доме, из которого мы вышибли ненавистных Биронов сразу по завоевании Курляндии. Теперь этот особняк принадлежал Рижскому магистрату. На этом основании в нем теперь отдыхала исключительно наша семья и наши родственники и знакомые.

Слуги при нашем виде разбежались в ужасе. Столовая была в ужаснейшем беспорядке. Стол пуст, но стулья раскиданы по всей зале, а на скатерти полно крошек и пятен от еды и питья. На кухне я приказал накинуть петлю на крюк для свинины и только после этого мне открыли шкафчик с вином и пустой посудой. Я насчитал там с гору пустых бутылок из-под шампанского, - из полудюжины еще попахивало свежим алкоголем. Я спросил, кто пил вино и старый мажордом, вечно прислуживавший нашему дому, пал на колени и с дрожью в голосе признался, что - пригубил малость.

Я поднял старика с колен за шиворот и заставил дыхнуть. Наш верный слуга был трезв, как стекло, и я процедил сквозь стиснутые зубы:

- "Спасибо за службу, верный пес. За обман - лично будешь пороть розгами эту сучку, если я найду ее виноватой. Понял?" - старик, дрожа всем телом, и часто крестясь, покорно кивнул головой. Мы же с моими кузенами поскакали в наш домик на взморье - в трех верстах от особняка в Кемери.

Там все было тихо и покойно. Мирно потрескивал камин, у мягкой постельки с двумя взбитыми подушечками стоял ночной столик с приборами на двоих и ведерко со льдом, в коем плавала бутылка шампанского. В вазочках лежали фрукты, в блюдечках - заветривались ломтики сыра со слезой и красная рыбка. Сильно пахло жасмином с пачулями.

Я молча вышел из этого гнездышка и в гробовой тишине сел на свою лошадь. Служанки с нескрываемым ужасом наблюдали из всех щелей за каждым моим движением. В душе моей свирепствовали все силы ада.

Я прибыл в наш рижский дом, сестрины девки пытались загородить дорогу в ее покои, но я их расшвырял в стороны, как котят. Кузены встали на часах у дверей в спальню. Я же вошел к негоднице.

Здесь попахивало перегаром от шампанского и мускатными орешками. Несчастная разгрызла целую пригоршню в надежде отбить предательский запах. Я откинул одеяло, - Дашка лежала в ночной сорочке, сжавшись калачиком и усердно делая вид, что крепко спит. Я не поверил ей:

- "Сударыня, я не буду пороть вас... Это бесполезно и бессмысленно, и только добавит грязи к имени нашей семьи.

Кто-то из ваших друзей слишком распустил свой язык. Сейчас вы назовете имена всех ваших кавалеров, не указывая, кто именно из них... уже.

Я обещаю, с их головы волоса не упадет, ибо мне дороги желания моей сестры, как - мои собственные. У всех, кроме одного-единственного. Надеюсь, вы не будете на меня в обиде за такую вольность. Итак, я вас слушаю".

Моя сестренка вскочила с постели, обвила меня руками, и рыдая от счастья и облегчения, прошептала:

- "Ты правда - не сердишься на меня? Ты - такой славный!"

- "Сержусь. В другой раз выбирай себе менее говорливых любовников".