Елена Старыгина - Зарево

- О чем судачите, бабы? - раздался позади голос пономаря Дмитрия Фокина.

- Да вот, говорим, где-то матушки давно не видать, кабы чо худого не случилось.

- Чем разговоры говорить, давно б зайти к ней могли, - и он быстрым шагом направился к дому покойного отца Николая.

Дверь была не заперта. Стукнув для прилику пару раз, Дмитрий, нагнувшись, чтобы не задеть головой низкий дверной косяк, вошел в холодную избу. Дети сидели на печи и грызли черствые корки.

-Здрасьте, дядя Дмитрий, - уныло поздоровались они.

- Здорово, орлы. Мать-то где?

- Там она, - кивнул Николка за загородку, - со вчерашнего дня не выходит.

Лиза сидела тихо. Слезы ее давно высохли, а на посиневших губах блуждала какая-то странная улыбка.

- Кх-кх... Доброго здоровьица, матушка, - неуверенно проговорил Дмитрий. - Лизавета! - безмолвная тишина.

Он подошел к Елизавете и с силой тряхнул ее за плечи.

- Лиза! Да ты что, едрит твою, в самом деле. Очнись! Ей-бо, с ума сошла баба...

Елизавета вздрогнула, поежилась и подняла выплаканные глаза на Дмитрия.

- А-а, Дмитрий, - произнесла она бесцветным голосом. - А я, вроде, задремала малость. Зябко-то как, - поежилась Лизавета и улыбнулась жалкой беспомощной улыбкой.

Сердце у Дмитрия сжалось от боли - вот оно, горе-то, что делает.

- Ты это, вот что, - сказал он, переминаясь с ноги на ногу. - Ты это брось, так изводить себя. Батюшка был хорошим человеком, да на все воля Божья. Ты не плачь, ты Богу за него молись, да еще о парнях своих подумай, тебе на ноги их поставить надо. Давай-ка, вот что, - сказал он, почесав затылок, - хватит тут слезы лить, собирайся, у нас пока поживешь. Маруська моя быстро в чувство приведет, самой, похоже, тебе не справиться.

- Давай, давай, собирайся, - оборвал он засопротивлявшуюся было Елизавету, - а я на улице подожду, - и, нахлобучив шапку, Дмитрий поспешно вышел на морозный воздух.

Воронье все так же кружилось над притихшей деревней. Падал и падал снег.

Прошел девятый после похорон день, прошел поминальный сорокоуст. Постепенно оттаивала душа Елизаветы Ивановны, постепенно выходила она из своего забытья. Мир, который вдруг померк для неe, снова начал расцвечиваться красками.

Зима давно заявила свои права. Снегу навалило по самые окна, а перед новым годом ударили такие морозы, что нос за дверь было высунуть страшно. Елизавета помогала Марии, жене Дмитрия, по дому, а ее пострелы днями пропадали на улице. Придут с морозу веселые, румяные, посмотрит на них Лизавета, и сердце защемит - ведь чуть сиротами мальцов не оставила.

Уходил старый 1871-й год, уходили вместе с ним все беды и несчастья, свалившиеся на семью Селивановских. Заметало вьюгою деревенские улицы, заносило снегом крыши домов деревенских, засыпало могилы на кладбище. Торопилось, бежало время. Уходило в небытие все сегодняшнее, и только память, людская память, была неподвластна ни снегам, ни ветрам, ни времени. Воскрешала она морозными вечерами и веселые капели, и цветастое лето, и наряд подвенечный, и первый крик младенца, и скорбный горький панихидный звон.

Уходил старый год. Что-то ждет впереди, какие печали-радости?

Глава 2

Было то время суток, когда природа, утомившись за день, наслаждалась ею же созданною тишиной.

Солнце, нырнув в лохматое пурпурное облако, прощальным лучом коснулось верхушек колючих елей, поиграло кудрявой зеленью берез и, запутавшись в благоухающем многоцветье ржи, робко дотронулось до темных ресниц Константина. От нежного прикосновения Константин открыл глаза. Он лежал на теплой земле, слушая, как в траве стрекочет кузнечик.

Костя любил это время, любил поле, любил лес, что невдалеке, любил тишину и уединение. Давно, еще в детстве, он часто приходил сюда и, бросившись ничком в густые травы, мог часами лежать так, думая о бытие своем, о смысле жизни, о своих радостях - больших и малых.

Дядя Дмитрий, их благодетель, как называла его матушка, подшучивал над Костей, мол, больно серьезен не по годам, мол, другие-то парни давно за девками бегают, а Константин все птах в лесу слушает.

Дмитрий был прав. Константину не любы были забавы его сверстников, ему больше нравилось проводить время за чтением книг или пропадать в церкви, где просвирницей служила мать, слушая светлые молитвенные пения и разглядывая написанные маслом лики святых, наблюдая, как пляшут веселые огненные язычки на восковых свечах.

Для себя он давно решил, что пойдет по пути, которым шел его отец. Ему казалось, что быть с Богом - его предназначение, и когда в церкви Костя глядел на любимую икону святого Кирилла, он будто слышал, что губы старца шепчут ему: "Живи в молитве".

Достигнув того возраста, когда можно было начинать учебу в духовном училище, Константин сказал матери: "Это мое. Я буду учиться там".

Вятское духовное училище, куда поступил Костя, представляло собой

большое трехэтажное каменное здание. Располагалось оно на крутом берегу реки Вятки, а лицевым фасадом было обращено на городскую площадь Александро-Невского собора. Рядом с училищем стояли каменный двухэтажный дом для смотрителя и его помощника и деревянный - помещение для училищной больницы.

Местоположение училища было весьма удачно - с одной стороны площадь Александро-Невского собора открывала вид на самую красивую часть города, с другой - крутой берег реки давал возможность окинуть взором всю обширную, покрытую хвойными лесами заречную часть Вятки.

В нижнем этаже училищного корпуса помещались раздевальная, поварская, хлебная; в среднем и верхнем этажах - спальные комнаты.

В лютые стужи из-за обилия окон и неаккуратных топок голландских

печей училище было похоже на холодный чулан, куда сердитый отец закрывает нашкодившего ребенка. Ученики, чтобы разогреться немного, в свободные от занятий часы любили сиживать в поварской или пекарне.

Правда, хлебнику Мокею Афанасьевичу совсем не нравились нежданные гости,и, разогняя их, он, для острастки, замахивался мучным мешком, а иной раз, хватал какого-нибудь зазевавшегося по спине, оставляя на ней белый след.

Костиным излюбленным местом был светлый училищный храм. Он охотно посещал его и в праздники, и во время богослужений, и во время вечерней молитвы перед сном.

В училищном храме служили иеромонахи из Трифонова монастыря, которые часто менялись. Одного из них, с грубым, громким голосом, отца Павлиния, Костя недолюбливал и побаивался. Его седая голова и огромная шевелюра внушала страх не только Константину. О Павлинии шла молва, что силою своей молитвы он мог изгонять бесов из бесноватых, привозимых к нему в Вятку с разных сторон для исцеления перед ракою преподобного Трифона.

Время, проведенное в училище, было дорого Константину. Позднее, учась в духовной семинарии и получая от учебы там не меньшее удовольствие, Константин все же с особою теплотой вспоминал и холодные зимние училищные вечера, и сердитого Мокея, и училищный хор, который пользовался большой популярностью у городской публики.