Александр Башкуев - Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)

Но тут - умолкаю, ибо сие по сей день - Тайны Империи...)

Что мы могли с Воронцовым? У него "был большой блат" в окружении Константина и арест означил бы "войну" с "Поляками" и одесской диаспорой.

Поэтому его всего лишь отозвали с Кавказа и - все. Слышали байку о "неотвратимости наказания"? С одной стороны - как же! С другой - когда мы "со товарищи" дотла разоряли этих изменников, Государь не повел даже бровью. А нищета для сих гордецов стала наказанием худшим, нежели "публичная порка". (Что толку во всех ваших крымских дворцах, когда они заложены-перезаложены, а в дверь стучат кредиторы?)

Всем известна весьма злая пушкинская эпиграмма:

"Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но - есть надежда,

Что будет полным наконец".

Что тут добавить? Весьма точное описание нашего "Мишеньки".

Я, извините за выражение, ржал до желудочных колик, впервые услыхав эти строки, и во всем согласился. Конечно, на словах я соблюдал все приличия и даже как бы искренне возмутился пушкинской выходкой, а в ответ получил замечательное во всех отношениях письмо, в котором мой друг плакался на "негодного арапчонка", который якобы чем-то обидел "графа от гешефтмахеров".

Я долго напрягал воображение, пытаясь догадаться - в чем была вина "черномазого щелкопера" (по определению "Мишеньки"), но так ни до чего и не додумался.

Тут Воронцов обиделся на мою непонятливость и написал, что Пушкин как-то "нарушил семейную гармонию дома" (sic!). После чего следовала ошеломительная по своей сути просьба:

"Не мог ли бы ты совратить главную возлюбленную сего негодяя, дабы он так же мучился, как и я - твой старый друг".

Прочтя это письмо, я долго терзался известными сомнениями. Неужто наш Миша крепко запил, или заразился какой гадостью, получив разжижение мозгов? По моим понятиям, - написать такую ересь можно лишь в сильном подпитии, или - тяжко болея рассудком. Да и где это было видано, чтобы граф не смог выпороть на конюшне какого-то там рифмоплета, или барон отбивал у раба "мочалку", пахнущую солянкой, да кислыми щами!

Пушкин был моим питомцем по Царскосельскому Лицею. (Я - попечитель сего заведения и оплачиваю его из своего кармана.) Я отвечаю за лицеистов и никто не смеет тронуть их без моего дозволения. Вот мне и пришлось принять меры к моему протеже. (Я не хотел с Мишей ссоры.)

Пушкин ходил тренироваться в тот самый фехтовальный зал, где я давал бесплатные уроки для юношества. Однажды я подстроил дело так, что в часы пушкинских тренировок зал был закрыт, зато всем пострадавшим предложили прийти в очень дорогое вечернее время - по утренним ценам.

Я, будто невзначай, оказался без пары и предложил Пушкину, который был "случайно оставлен товарищем" (такие уж у него были товарищи - тридцать рублей серебром...) легкий спарринг без ставок.

Пушкин выказал себя недурным фехтовальщиком, но больно книжным. Я высказал это, он вспылил и я предложил напасть, как на настоящей дуэли.

Подначить его было делом несложным. Южане вспыхивают от первой искры, в то время как моя Кровь дозволяет мне не терять головы на "самом горячем".

Стоило моему визави потерять душевное равновесие, атаки его стали сумбурны и убить его не составляло труда. Я был поражен.

Коль "Мишенька" не нашел в себе сил зарезать на официальной дуэли такую горячку, стало быть одесские дела были настолько плохи, что общество не допустило бы убийства - столь откровенного.

Я немудреным ударом выбил шпагу из руки арапчонка и, приставив клинок к его горлу, сказал:

- "Никогда не дерись на дуэлях. Ты слишком благороден для сего дела и вообразил, что дуэль - соревнование в мастерстве. Отнюдь.

Тут убивают без всяких правил. А ты - слишком шпак для сего развлечения. Меня просили убить тебя - тем, или - иным способом... Рассказывай, что там стряслось меж тобой и Воронцовым - в Одессе?"

Пушкин стоял бледный, как смерть, - шпага его была отброшена далеко за барьеры, а моя "Жозефина" уперлась прямо в его кадык.

Но что удивительно - именно перед лицом опасности сей штатский сопляк мигом пришел в себя и даже приободрился. Мне это понравилось, я убрал "Жозефину" в ножны и хлопнул в ладоши. Нам подали полотенца и холодной воды и мы разговорились.

Пушкин, не догадываясь о размахе моей службы, был поражен моей осведомленностью во всех его приключениях, но рассказал все - без малейшей утайки. Он не солгал ни в одной мелочи из тех, что мне были доложены моими людьми и я поверил ему во всем прочем. Не смею воспроизвести сей истории, ибо здесь замешана Честь Дамы, но на мой взгляд, в том, что случилось виновен был только сам Воронцов, а Пушкина я решился взять под мое покровительство.

Что любопытно, я в тот раз даже не озаботился прочтением стихов этого Пушкина, - на носу была смена царствования и у меня не о том болела голова, так что после этой памятной встречи мы с ним расстались на пару лет. Воронцову же я послал довольно жесткую отповедь, в которой советовал, - если так уж задета его честь - вызвать "боярина Пушкина" на дуэль, ибо "он не арап, но Пушкин и вы - равны по Крови, - его арапская равна Вашей еврейской".

Воронцов на меня страшно обиделся, утверждая, что приведенное мной четверостишие не о нем, но моей персоне. Эпиграмма против самого Воронцова была якобы мягче и добрее по смыслу. Когда же ему говорили, что Пушкин сам подписывает ее "На Воронцова", "Мишенька" намекал:

"Мы живем в такие года, что издать строки "На Государя" безопаснее, нежели озаглавить их "На Б..." - у Государя и руки, и память - короче!"

В этих словах был легкий смысл, но... К той поре обострились отношения с Англией в деле с признанием Свободы для Греции. Нам нужен был друг на Юге, англичане же пытались нас на Юг не пустить...

Бритоны отчаянно интриговали, а Воронцовы обеспечили их деньгами в России. На сии деньги была подкуплена чуть ли не половина Сената и при дворе стали слышны голоса, что нам важней дружба Турции, чем приязнь "греческих пиратов с разбойниками".

Может быть - так, но турки вырезали греков целыми островами и я хорошо помнил, как резали моих предков польские палачи. А мои предки и были "ливонскими пиратами и разбойниками". Вопрос о Признании Греции не столь явен в плоскости политической, но мое Сердце всегда знало - на чьей оно стороне.

На мои деньги я выписал греческих лидеров, чтоб они рассказали, что выделывают турки в этой стране. Я нанял писателей и художников, чтоб они словом и видом донесли до России турецкие мерзости. Воронцовы приняли это как вызов и начали со мной "таможенную войну". Сперва было тяжко, потом общественное мненье в России склонилось на мою сторону и я разорил Воронцовых до тла...

Приказал же я "кончать с Пушкиным" совсем за иное...