Александр Башкуев - Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)

У тебя нет жизнеспособных детей, у меня - сыновей. Раз ни у тебя, ни меня не будет Наследников, давай так, чтоб хоть наши дома нашли продолжение!"

Государь вздрогнул всем телом, он провел рукой по лицу, будто отмахиваясь, а потом будто во сне прошептал:

- "Кровь моего Отца и моей Матушки... Господи, да неужто это возможно?! И твоего Отца и твоей Матушки...

Но объясни... Почему? Почему ты сам не взял в жены Шарлотту? Я вынужден был бы напасть на тебя, но у тебя столько денег..."

- "Она - Наследница Пруссии. А я - еврей. Мы будем жить долго и счастливо, но когда-нибудь в дурной миг она назовет меня - "жид"! Это в крови у пруссаков. А я не прощу ее. Ни за что...

Поэтому я и сыскал милую женушку. Тихую, мягкую, не ревнивую, чтоб я хоть дома мог отдохнуть от всех наших мерзостей... Ты меня понимаешь?"

Государь судорожно закивал головой и во взгляде его впервые затеплилось что-то доброе. Человеческое. Он с сочувствием прошептал:

- "Ты тоже не мог жениться на той, на ком хочешь?"

Я рассмеялся:

- "Нету такой страны, где б дозволили брак меж родными сестрой с братом! А раз я не могу выбрать той, без кого мне Жизнь не мила, какова разница?!"

Кузен жадно смотрел на меня, а пальцы его сжались так, будто цеплялся он за соломинку. Ту соломинку - меж Жизнью и Вечностью.

Он покачал головой и с мольбой в голосе, будто хотел, чтоб я его разуверил, пробормотал:

- "Грех... Как вы могли... Сестра с братом - какой Грех... Почему у вас здоровая дочь?! Ведь такой Грех..."

Я покачал головой и строго сказал:

- "Мы поклялись перед Господом, что у нас - разные батюшки. Это уже не столь сильный грех. И потом - мы Любим друг друга. И не скрываем сего от Бога и Мира. А Бог не может карать за Любовь. Кара - за Грех, да за Ложь пред собою и прочими..."

Царя отшатнуло. Руки его безвольно упали и он прошептал:

- "Грех... Слабость... Каков Поступок - такова и Привычка. Какая Привычка - такой и Характер. Какой Характер - такая Судьба. Судьба... Ты - Сильный. Вы оба - сильные. Вот Господь и дал вам сильную, умную девочку.

А я - слаб. Всю жизнь мечтал о Нарышкиной, а женили меня... Потом я с нею встречался. Тайно. Чтоб жена не пронюхала... Встречался и думал, что это - Грех! И у нас была девочка. И мы ее прятали от всего света, ибо боялись огласки!! А когда она жаловалась на боли в головке, мы говорили ей - это пустяк, это - пройдет... А оно не прошло!!!

Скажи, если Эрике плохо, ты часто зовешь к ней врача?!"

- "Немедля. Лучшего. Моего личного. Ее дядю - Боткина".

Государь сокрушенно махнул:

- "А я боялся... Огласки. Скандала. Они говорят, что водянка мозга неизлечима и с ними согласна Нарышкина. А я киваю и думаю, - если б я хоть раз... Хоть когда-нибудь вызвал к малышке врача! Моего личного врача... Ну что они знают - обычные костоправы! А тут - Империя! Моя Империя...

Господи, ну почему я не смог, как ты?! Неужто они б не спасли мою доченьку?!"

Он сел мешком на край раковины Большого фонтана и плакал навзрыд. А я сел ближе к нему, обнял по-братски и произнес:

- "Женим-ка мы Nicola на Шарлотте. Сойдутся Крови твоего отца и твоей матушки. И появится маленький мальчик. Саша Романов.

И ты сам выберешь ему нянюшек с мамушками. Сам дашь ему дядек и скажешь - чему учить маленького. И станет он таким, каким ты хотел видеть Сашу Романова.

Только не этого, а иного... В той, иной жизни... И раз в его жилах будет Кровь твоего отца и твоей матушки, Саша Романов проживет всю жизнь сызнова. Добрее, умнее, честнее. И если ты все сделаешь правильно, когда-нибудь Саша Романов женится на той, кто ему по сердцу. Он сможет... Честное слово.

Хотя б потому, что в его жилах будет Кровь и моего отца, и моей матушки. И в душе я смогу звать его - Карл Бенкендорф. А Карл (Александр) Бенкендорф всегда жил по Чести и смел жить с той, кто ему по сердцу. И уж по-крайней мере - вовремя лечить своих девочек!"

Прошли годы. Через много лет, возвращаясь из Таганрога с телом Его Величества, я был встречен моим Nicola. Он встретил нас на дороге в столицу с безумным ликом и диким криком:

- "Ты обманул нас! Ты убил его! Знаешь ли ты, что моя матушка все глаза выплакала по своему первенцу! Милорадович с Воиновым мне все объяснили. Я никогда не стану Царем, ибо корона не держится на главе цареубийцы! Как я мог тебе в этом довериться?"

Я, не слезая с кобылы пред гарцующим Государем, сухо ответил:

- "Раз ты послал меня в Таганрог, ты мне доверился. А доверил ты мне привезти - брата в столицу. Я не знаю, как это ты себе представлял, но я везу его. И со мной едут люди нашего злейшего врага - графа Ермолова. Они не хуже меня знают, как умирал Государь. Ни на мне, ни на тебе - нет Крови нашего родственника. При одном малом условии. Ты клялся, что не нарушишь Законов Императора Павла. Твой первенец Александр станет после тебя Государем Всея Руси Александром Романовым. С этим-то ты согласен?"

Глаза Nicola округлились и он с ужасом стал креститься:

- "Мой брат... Кончил с собой?!"

- "Поговорим об этом позднее. Не при чужих..."

Когда мы вернулись в Санкт-Петербург, все было готово к срочным похоронам. Государя везли в наглухо заколоченном гробу, да и к нему было не подойти - настолько кругом стоял тяжкий дух.

Гроб нужно было открыть к отпеванию и я просил присутствовать при сем деле лишь близких покойного. Кому охота смотреть на червей, да прочие мерзости?

Когда сбили последние гвозди и откинули крышку, наша родня ахнула. Гробовое молчание затягивалось, а потом Королева-мать, судорожно схватив меня за руку и заглядывая мне в глаза, шепнула:

- "Ты - самый хороший. Ты первенец моей лучшей подруги! Скажи мне, Сашенька... Я могу... Я могу молиться за упокой моего малыша? Или.."

Я обнял, поцеловал любимую женщину моего дяди и тихо ответил:

- "Вам, как матери, мы позволим остаться с прахом на ночь. Помолитесь за него перед Господом, ибо лишь Господа можно молить о Спасении. Мы оставим вас одну, а поможет вам молиться Божий инок. Он принял схиму и отрекся от мира сущего ради поста и молитвы. Сей старец у нас проездом, возможно больше вы его не увидите. Но перед Богом клянусь, - все что случится с ним дальше будет лишь Божьей Волей и Милостью. Иль Карой. Теперь все Богу и от Бога зависит".

Говоря так, я подвел королеву-мать к темному приделу сего мрачного места. Мои егеря, лязгнув прикладами, пропустили нас в холодную сырую келью, где под лампадой и огромным распятием молился инок в цепях и рубище. Школьная подруга моей матушки застыла над ним, как изваяние, а потом тихонько заплакала:

- "Почему я родила не всех вас от Бенкендорфа?! Вы хоть бы умерли с Честью и оружьем в руках, но не от пошлой простуды..." - затем она обернулась ко мне, утерла слезы рукой и сухо сказала:

- "Скажи им, чтоб на рассвете они меня выпустили".

Еще через много лет какой-то иноземный чудак как-то привязался ко мне. Он, пользуясь тем, что мы в Вене и я не стану тут делать шум, сказал: