Евгений Салиас - Экзотики

Дубовскій отвѣчалъ, конечно, согласіемъ, но едва только всталъ онъ изъ-за стола вмѣстѣ съ Эми, которая была темнѣе ночи, какъ явилась снова записка и по почерку онъ узналъ, что она отъ того же Машонова. На этотъ разъ онъ просилъ снова, извинить его. Серьезнѣйшее дѣло заставляетъ его быть на балу у одного изъ финансистовъ Парижа, но онъ можетъ быть проѣздомъ передъ баломъ на нѣсколько минутъ въ «Café de la Paix», куда и проситъ Дубовскаго заѣхать.

Около одиннадцати часовъ, когда Дубовскій вошелъ въ большое кафе, считающееся самымъ моднымъ въ Парижѣ, онъ тотчасъ же увидалъ за однимъ изъ столиковъ фигуру Гастингса-Машонова во фракѣ и бѣломъ галстухѣ и съ радужнымъ, большого калибра кружочкомъ въ петлицѣ. Онъ тянулъ изъ длиннаго бокала чрезъ соломинку пресловутое модное питье, американскій грогъ. Онъ всталъ на встрѣчу Дубовскому, протянулъ обѣ руки и началъ извиняться.

— Я не виноватъ, вы мнѣ дали мудреную задачу. Зато полный успѣхъ!..

Когда оба усѣлись на диванчикъ, то Егоръ Егоровичъ выговорилъ тише:

— Имѣю честь васъ поздравить. Вы избавлены отъ этого Френча вполнѣ. Онъ самъ напишетъ вашей племянницѣ, что отказывается отъ ея руки. Онъ объяснитъ, что разныя соображенія или семейныя обстоятельства, или тамъ что-нибудь подобное — ужъ онъ самъ присочинитъ, — побуждаютъ его прервать съ нею всякія сношенія. Это, быть можетъ, будетъ нѣсколько рѣзкій ударъ, нанесенный въ сердце молодой дѣвушки, но что дѣлать! Я въ обсужденіе подобныхъ вещей не вхожу. Мое дѣло — вамъ услужить, а ваше дѣло — съумѣть утѣшить молодую племянницу.

— Но неужели, — воскликнулъ Дубовскій, — неужели всё такъ будетъ? Онъ самъ откажется?

— Да-съ, онъ самъ откажется. Извинится и скажетъ, что ему на умъ взбредетъ. Однимъ словомъ, Владиміръ Ивановичъ, этотъ самый г. Ліонель Френчъ — въ моихъ рукахъ. Что я ему прикажу, то онъ дѣлать и будетъ. Предположимъ, что не прямо я, а что другое лицо будетъ дѣйствовать, но по моему приказанію или просьбѣ. Хотите, и мы ему прикажемъ въ Японію или въ Китай… ѣхать.

— Онъ у васъ въ рукахъ, говорите вы.

— Да. Со вчерашняго дня. И у вашей племянницы, поэтому, никакого претендента нѣтъ, потому что мы съ вами этого не хотимъ.

Дубовскій былъ пораженъ извѣстіемъ, и лицо его было такое удивленное, что даже заставило Егора Егоровича разсмѣяться.

— Ну, вотъ-съ. Поздравляю съ успѣхомъ и до свиданія. Я спѣшу, — сказалъ онъ.

И, простясь, онъ быстро вышелъ изъ кафе.

«Да. Вотъ тутъ и толкуй! — думалъ Дубовскій, все еще изумленный. А вѣдь правъ Адріанъ Николаевичъ съ своимъ опредѣленіемъ человѣка. Да!.. Кто онъ такой? — „Чортъ его душу знаетъ“!

Дубовскій спросилъ „Новое Время“ или „Новости“, но оказалось, что обѣ газеты, какъ и всегда — заняты. Гарсонъ, юркій и шустрый, маракующій по-русски, заявилъ, зная, что Дубовскій — русскій:

— Очень больше у насъ господиновъ этатъ газетъ кашдый день почитаетъ. А одинъ господинъ Арменьенъ или съ Коказъ Жеоржьенъ всегда долго почитаетъ!

Дубовскій, ухмыляясь, расплатился и всталъ. Гарсонъ любезно проводилъ его словами:- Счастливо оставаться!

Выходя, Дубовскій увидѣлъ двухъ человѣкъ за столикомъ, которые ему почтительно поклонились. Признавъ ихъ, онъ слегка тронулъ шляпу и подумалъ, уже выйдя на улицу:

— „Ну, эти двое, кажется, тоже по фамиліи: „Чортъ ихъ душу знаетъ“!

Дубовскій не ошибался. Это были тоже загадочныя одного поля ягоды, два секунданта и заправилы предстоящаго поединка. Они стоили другъ друга, зато и понимали, видѣли другъ друга насквозь, въ силу пословицы: „рыбакъ рыбака видитъ издалека“. Это были — аристократъ Du Clos d'Houlgate и журналистъ Мойеръ. Первый былъ сынъ провинціальнаго сборщика податей, по фамиліи Дюкло, и началъ карьеру, какъ „clerc“, въ конторѣ нотаріуса, а затѣмъ сталъ что называется „avoué“, или ходатай по дѣламъ, признанный судомъ. Но скоро Дюкло бросилъ эту карьеру, не ведущую ни къ чему. Будучи недуренъ собой, съ природнымъ лоскомъ, ловокъ и пронырливъ, онъ началъ пробираться изъ своей среды выше и выше… при помощи женщинъ и, конечно, преимущественно пожилыхъ и старыхъ.

Одна 65-ти-лѣтняя вдова, une bonne bourgeoise, бывшая привратница, ставшая rentière, вдругъ умерла года съ два назадъ, оставивъ ему двадцать-пять тысячъ франковъ. Ихъ хватило бывшему клерку и авуё ровно на одну зиму. Но за эту зиму онъ сталъ если не свой человѣкъ, то хорошій знакомый въ пестромъ обществѣ иностранцевъ, живущихъ и заглядывающихъ въ новый Вавилонъ. И онъ пересталъ быть просто Duclos… а сталъ du Clos; кромѣ того, родившись на берегу Ламанша въ мѣстечкѣ Ульгатъ, — онъ вдругъ по праву рожденія оказался d'Houlgate.

И это была правда, а не выдумка. Duclos — все равно что du Clos, а Houlgate — мѣсто рожденія. А развѣ нѣтъ знаменитостей парижскихъ, фамиліи которыхъ создались такъ же. Самъ глава бонапартистскаго лагеря, Paul de Cassagnac, давно и самъ забылъ, что онъ, какъ и его отецъ, просто господа Граньё, родившіеся въ городкѣ Кассаньякѣ. Да и мало ли ихъ!

Ничего не дѣлая, а только являясь повсюду, гдѣ было блестящее общество, кланяясь и пожимая руку депутатамъ, журналистамъ, милліонерамъ, Дюкло съумѣлъ себѣ составить не одинъ доходъ, а всяческіе доходцы… Съ міру по ниткѣ — голому рубашка!

Онъ пописывалъ въ газеты… Игралъ въ азартныя игры съ большимъ, хотя страннымъ счастьемъ. Онъ имѣлъ сношенія и связи съ лавочками, гдѣ рабочіе, кучера, лакеи и всякій народецъ оставляютъ свои гроши, чтобы участвовать въ тотализаторахъ на скачкахъ. Наконецъ… Наконецъ, онъ имѣлъ около дюжины пріятельницъ, которыя его обожали, видали изрѣдка, но всегда и съ удовольствіемъ ссужали его деньгами взаймы безъ отдачи, кто что могъ, и сто, и двадцать франковъ.

— Развѣ можно что-либо отказать à ce cher Gaston! — думали и говорили онѣ, воображая каждая въ свой чередъ, что она одна у него близкій другъ, — у него, аристократа, бывающаго на балѣ у герцоговъ и министровъ! А что онъ самъ никогда ничего не даритъ, то это — „такъ“. Ce n'est pas son habitude! А что онъ беретъ взаймы гроши сравнительно съ его состояніемъ, а потомъ забудетъ отдать, — развѣ это бѣда?

Однакоже элегантный франтъ, дѣлая обходъ и объѣздъ своихъ пріятельницъ, собиралъ въ мѣсяцъ до пятисотъ и болѣе франковъ, и до шести тысячъ въ годъ. Пріятельницы эти были отъ 20 и до 50 слишкомъ лѣтъ и всевозможнаго общественнаго положенія, — отъ хозяйки магазина на большой улицѣ до мастерицы у портнихи, — отъ кассирши большого кафе-ресторана до горничной или бонны у какого-нибудь знакомаго; наконецъ, отъ почтенной содержательницы Bureau de tabac до приказчицы булочной, башмачной, до прислуги ресторановъ Bouillon-Duval.

Только одинъ сортъ женщинъ не могъ Дюкло провести и обмануть, сдѣлать своими данницами. Тѣхъ пожилыхъ матронъ съ капиталами и доходами, которыя именуются „les anciennes“. Эти дамы, въ юности пройдя огонь, воду и мѣдныя трубы, разоривъ многихъ, но не растративъ всего и скопивъ кое-что на старость лѣтъ и про черный день — были съ нюхомъ. Онѣ чуяли издали, что за птица Дюкло, являющійся лишь изрѣдка. Проводи онъ съ ними вечеръ въ качествѣ кавалера въ кафе, въ театрѣ хоть четыре раза въ недѣлю, то, конечно, и онѣ вносили бы ему дань…