Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг.

— А тетку Маланьку знаешь?

— Семка, — закричала старуха изъ избы, заслышавшая голосъ парнишки, — гдѣ пропадалъ? Иди, чортовъ парнишка, иди, обмою, рубаху чистую надѣну.

Парнишка полѣзъ черезъ порогъ къ бабкѣ, а Тихонъ всталъ, хлопнулъ раза два навитымъ кнутомъ, чтобъ увидать, хорошо ли. [32] Зачеркнуто в ркп. II: и какъ будто что-то вспомнилъ, пошелъ въ избу <���онъ посмотрѣлъ еще въ улицу>, взялъ свой кафтанъ, женину синюю поддевку и вышелъ на дворъ. Кнутъ хлопалъ славно. —

Парнишку раздѣли голаго и обливали водой. Онъ кричалъ на всю избу. [33] Зачеркнуто в ркп. II: Тихонъ вышелъ на дворъ, досталъ сѣнца отъ лошадей, посмотрѣлъ было въ сани, но ему не понравилось, и влѣзъ на амбаръ. На амбарѣ онъ постелилъ свой кафтанъ на сѣно и, чему то посмѣиваясь, слѣзъ опять и вышелъ за ворота. Тихонъ стоялъ на крыльцѣ и смотрѣлъ на улицу. День былъ красный, жаворонки вились надъ ржами. Ржи лоснились. Въ рощѣ сохла роса съ солнечной стороны и пѣли птицы. Народъ шелъ изъ церкви. Шли старики большими, широкими шагами (шагами рабочаго человѣка), въ бѣлыхъ, за ново вымытыхъ онучахъ и новыхъ лаптяхъ, которые съ палочками, которые такъ, по одному и по парно; шли мужики молодые, въ сапогахъ; староста Михеичъ шелъ въ черномъ, изъ фабричнаго сукна кафтанѣ; шелъ длинный, худой и слабый, какъ плетень, Ризунъ, Ѳоканычъ хромой, Осипъ Наумычъ бородастый. <���Всѣхъ этихъ мужиковъ и бабъ мнѣ нужно будетъ описать въ этой исторіи>. Шли дворовые, мастеровые въ свиткахъ, лакеи въ нѣмецкихъ платьяхъ, дворовскія бабы и дѣвки въ платьяхъ съ подзонтиками, какъ говорили мужики. На нихъ только лаяли крестьянскія собаки. Шли дѣвочки табунками, въ желтыхъ и красныхъ сарафанахъ, ребята въ подпоясанныхъ армячкахъ, согнутыя старушки въ бѣлыхъ чистыхъ платкахъ, съ палочками и безъ палочекъ. Ребятницы съ бѣлыми пеленками и холостыя пёстрыя бабы въ красныхъ платкахъ, синихъ поддёвкахъ, съ золотыми галунами на юбкахъ. Шли весело, говорили, догоняли другъ друга, здоровкались, осматривали новые платки, бусы, коты прошивные. [34] Зачеркнуто в ркп. II: <���Весело смотрѣть на <���праздничный> народъ, когда онъ въ праздникъ идетъ изъ церкви, да еще веселѣй, как знаешь этотъ народъ, какъ всякаго знаешь и что къ чему знаешь. Вотъ> Ермилины бабы щеголихи идутъ и къ другимъ не пристаютъ, не отъ того, что у нихъ платки и сарафаны лучше всѣхъ, но оттого что самъ старикъ Ермила, свекоръ, идетъ той стороной и посматриваетъ на нихъ. Бѣда, коли увидитъ, что онѣ съ ребятами играть станутъ или что. Мальчишки стороной идутъ, подальше обходятъ Ермила и смѣются надъ его брюхомъ. Всѣ они были знакомы Тихону; по мѣрѣ того какъ они подходили, онъ узнавалъ ихъ. Вотъ Илюшины бабы <���щеголихи> идутъ. «Какъ разрядились, — думалъ Тихонъ, — и къ другимъ не пристаютъ», <���не отъ того, что у нихъ платки и сарафаны лучше всѣхъ, но отъ того, что самъ строгій старикъ свекоръ идетъ той стороной дороги и посматриваетъ на нихъ.> Вонъ мальчишки идутъ за Илюшей и <���втихомолку> смѣются надъ нимъ. <���Вонъ Осипъ Наумычъ идетъ одинъ въ лаптяхъ и старомъ кафтанишкѣ, а Тихонъ знаетъ, что у него денегъ cтанетъ всю деревню купить.> Вонъ идетъ худая, разряженная баба, убрана какъ богачка, а Тихонъ знаетъ, что это самая послѣдняя, завалящая баба, которую мужъ ужъ давно бить пересталъ. Идетъ прикащица съ зонтикомъ, разфрантилась, и работница ихъ, Василиса, въ красной занавѣскѣ. А вотъ Матрешкинъ, дворовый, красную кумачевую рубаху вчера купилъ въ городѣ, надѣлъ, да и самъ не радъ, какъ народъ на него дивится. Вотъ Ѳоканычева дѣвка съ дворовыми идетъ, съ Маврой Андреевной разговариваетъ, оттого что она грамотница, въ монастырь хочетъ идти. Вотъ Минаевы идутъ сзади, и баба все воетъ, должно, хоронила кого, а вонъ Ризунова молодайка идетъ, <���какъ купчиха разряженная и> все въ пеленки лицо прячетъ. [35] Зачеркнуто в ркп. I: она послѣ родовъ въ первый разъ въ церкви была и ребенка причащала. Вонъ солдатъ замчной в новой шинели идетъ, ужъ пьянъ, гдѣ то набрался, къ бабамъ подлипаетъ. Видно, родила, причащать носила. Вонъ Болхина старуха съ клюкой, шла, устала, сѣла <���и все молится Богу и прохожимъ говоритъ, что она нынче въ послѣдній разъ въ церкви была, что ужъ смерть ея пришла за ней. И поглядѣть на нее, такъ кажется, что правда.> Все жива старуха. А ужъ лѣтъ 100 будетъ. А вотъ и мои — старикъ большими шагами шагаетъ, и все горбъ у него такой же, — думалъ Тихонъ. — Вотъ и она… <���Красавицу, кто бы она ни была, баба ли, барышня ли, издалека видно. И идетъ она иначе, плыветъ точно, и голову несетъ и руками размахиваетъ не такъ, какъ другія бабы, и цвѣта-то на ней ярче, рубаха бѣлѣе и платокъ краснѣе. А какъ красавица она, да своя, такъ еще дальше узнаешь; такъ-то и> Тихонъ съ другого конца улицы узналъ свою бабу. Маланья шла съ солдаткой и съ двумя бабами. Съ ними же шелъ замчной солдатъ въ новой шинели, казалось, ужъ пьяный, и что-то разсказывалъ, махая руками. Цвѣта на Маланьѣ всѣхъ ярче показались Тихону. <���Маланья гдѣ бы ни была, всегда къ ней приставали, около нее сходились другія молодайки, мужики и молодые ребята, проходя мимо, замолкали и поглядывали на нее. Даже старикъ рѣдкій проходилъ, чтобъ не посмѣяться съ ней; ребята и дѣвочки обходили ее, косились и говорили: «Вишь Маланька-то, Маланька-то какъ идетъ».>

А Маланька шла точно также, какъ и другія бабы, ни наряднѣе, ни чуднѣе, ни веселѣе другихъ. На ней была панёва клѣтчатая, обшитая золотымъ галуномъ, бѣлая, шитая краснымъ рубаха, гарусная занавѣска, красный платокъ шелковый на головѣ и новые коты на шерстяныхъ чулкахъ. Другія были въ сарафанахъ, и въ поддёвкахъ, и въ цвѣтныхъ рубахахъ, и въ вышивныхъ котахъ. Также, какъ и другія, она шла, плавно и крѣпко ступая съ ноги на ногу, помахивая руками, подрагивая грудью и поглядывая по сторонамъ своими бойкими глазами. <���Да что то не то было въ ней, отчего её издалека видно было, а вблизи с нее глазъ спустить не хотѣлось.> Она шла, смѣялась съ солдатомъ и про мужа вовсе не думала.

— Ей Богу, наймусь въ выборные, — говорилъ солдатъ, — потому, значитъ, въ эвтомъ дѣлѣ оченно исправно могу командовать надъ бабами. Меня Андрей Ильичъ знаетъ. Я тебя, Маланья, замучаю тогда.

— Да, замучаешь, — отвѣчала Маланья, — такъ то мы лѣтось земскаго въ ригѣ, ленъ молотили, завалили, портки стащили, да такъ то замучали, что побѣжалъ, портки не собралъ, запутался. То то смѣху было.

И бабы покатились со смѣху, даже остановились отъ хохота, а солдатка хохотунья присѣла, ударила себя по колѣнямъ ладонями и завизжала хохотомъ.

— Ну васъ совсѣмъ, — сказала Маланья, локтемъ толкая товарку и понемногу затихая отъ смѣха.

— Ей Богу приходи, — сказалъ солдатъ, повторяя то, что онъ уже говорилъ прежде, — сладкой водки куплю, угощу.