Зинаида Гиппиус - Том 5. Чертова кукла

Полотенца луннозелсные
на белом окне, на полу.
Но желта свеча намоленая
под вереском, там, в углу.

Протираю окно запотелое,
в двух светах на белом пишу…
О зеленое, желтое, белое!
Что выберу?..
Что решу?

    Есть такое трудное,
    Такое стыдное.
    Почти невозможное –
    Такое трудное:

Это – поднять ресницы
И взглянуть в лицо матери,
У которой убили сына.
Но не надо говорить об этом.

Невозвратимо. Непоправимо.
Не смоем водой. Огнем не выжжем.
Нас затоптал, – не проехал мимо!
Тяжелый всадник на коне рыжем.

В гуще вязнут его копыта,
В смертной вязи, неразделимой…
Смято, втоптано, смешано, сбито –
Все. Навсегда. Непоправимо.

Кричу – и крик звериный…
Суди меня Господь!
Меж зубьями машины
Моя скрежещет плоть.

Свое – стерплю в гордыне…
Но – все? Но если все?
Терпеть, что все в машине?
В зубчатом колесе?

Окно мое над улицей низко,
    низко и открыто настежь.
Рудолипкие торцы так близко
    под окном, раскрытым настежь.

На торцах – фонарные блики,
    на торцах все люди, люди…
И топот, и вой, и крики,
    и в метании люди, люди…

Как торец, их одежды и лица,
    они, живые и мертвые, – вместе.
Это годы, это годы длится,
    что живые и мертвые – вместе!

От них окна не закрою,
    я сам – живой или мертвый?
Все равно… Я с ними вою,
    все равно, живой или мертвый.

Нет вины, и никто – в ответе,
    нет ответа для преисподней.
Мы думали, что живем на свете…
    но мы воем, воем – в преисподней.

Пойдем на весенние улицы,
Пойдем в золотую метель.
Там солнце со снегом целуется
И льет огнерадостный хмель.

По ветру, под белыми пчелами,
Взлетает пылающий стяг.
Цвети меж домами веселыми
Наш гордый, наш мартовский мак!

Еще не изжито проклятие,
Позор небывалой войны.
Дерзайте! Поможет нам снять его
Свобода великой страны.

Пойдем в испытания встречные,
Пока не опущен наш меч.
Но свяжемся клятвой навечною
Весеннюю волю беречь!

Милая, верная, от века Суженая,
    Чистый цветок миндаля,
Божьим дыханьем к любви разбуженная,
    Радость моя – Земля!

Рощи лимонные – и березовые,
    Месяца тихий круг.
Зори Сицилии, зори розовые, –
    Пенье таежных вьюг.

Даль неохватная и неистовая,
    Серых болот туман –
Корсика призрачная, аметистовая
    Вечером, с берега Канн.

Ласка нежданная, утоляющая
    Неутолимую боль,
Шелест, дыханье, память страдающая,
    Слез непролитых соль, –

Всю я тебя люблю, Единственная,
    Вся ты моя, моя!
Вместе воскреснем, за гранью таинственною,
    Вместе, – и ты, и я!

О Ирландия, океаиная,
Мной невиданная страна!
Почему ее зыбь туманная
В ясность здешнего вплетена?

Я не думал о ней, не думаю,
Я не знаю ее, не знал…
Почему так режут тоску мою
Лезвия ее острых скал?

Как я помню зори надпенные?
В черной алости чаек стон?
Или памятью мира пленною
Прохожу я сквозь ткань времен?

О Ирландия, неизвестная!
О Россия, моя страна!
Не единая ль мука крестная
Всей Господней земле дана?

    Близки
кровавые зрачки,
дымящаяся пеной пасть…
Погибнуть? Пасть?

    Что – мы?
Вот хруст костей…
вот молния сознанья перед чертою тьмы…
И – перехлест страданья…

Что мы! Но – Ты?
Твой образ гибнет… Где Ты?
В сияние одетый,
бессильно смотришь с высоты?

    Пускай мы тень.
Но тень от Твоего Лица!
Ты вдунул Дух – и вынул?

Но мы придем в последний день,
мы спросим в день конца, –
за что Ты нас покинул?

Припав к моему изголовью,
ворчит, будто выстрелы, тишина,
запекшейся черной кровью
ночная дыра полна.

Мысли капают, капают скупо,
нет никаких людей…
Но не страшно… И только скука,
что кругом – все рыла тлей.

Тли по мартовским алым зорям
прошли в гвоздевых сапогах.
Душа на ключе, на тяжком запоре.
Отврат… тошнота… но не страх.

Блевотина войны – октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил – засек кнутом?
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты…
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!

Не спешите, подождите, соглашатели,
кровь влипчива, если застыла, –
пусть сначала красная демократия
себе добудет немножко мыла…
Детская-женская – особо въедчива,
вы потрите и под ногтями.
Соглашателям сесть опрометчиво
на Россию с пятнистыми руками.
Нету мыла – достаньте хоть месива,
чтобы каждая рука напоминала лилею…
А то смотрите: как бы не повесили
мельничного жернова вам на шею!

Как скользки улицы отвратные,
    Какая стыдь!
Как в эти дни невероятные
    Позорно жить!

Лежим, заплеваны и связаны,
    По всем углам.
Плевки матросские размазаны
    У нас по лбам.

Столпы, радетели, воители
    Давно в бегах.
И только вьются согласители
    В своих Це-ках.

Мы стали псами подзаборными,
    Не уползти!
Уж разобрал руками черными
    Викжель – пути…

Наших дедов мечта невозможная,
Наших героев жертва острожная,
Наша молитва устами несмелыми,
Наша надежда и воздыхание, –
  Учредительное Собрание, –
    Что мы с ним сделали?.