Зинаида Гиппиус - Том 7. Мы и они

Не к чести этих многочисленных «представителей», имеющих на литературу такой странный взгляд, надо сказать, что и столкновение с действительностью не приводит их в себя. Неуспехи и горести они относят на счет злонравия той же интеллигенции. Я мог бы назвать много имен, но остановлюсь на характерной книжке М. Сивачева «Прокрустово ложе (Записки литературного Макара)», где сам автор, с последней наивностью, обнажает все претензии человека из «народа», идущего в интеллигенцию, в литературу, – удостоившего ее этой чести. Предисловие «обличительной» книги г. Сивачева, конечно, вертится на знаменитой «розни» между интеллигенцией и народом, на той «пропасти», через которую автор «шесть лет пытался перекинуть мост – и не мог», «шесть лет убил на это». И еще раз убедился, что «лучший цвет интеллигенции» – просто «банкроты духа».

Просмотрим же историю г. Сивачева, от которой он предлагает «настоящим людям» «содрогнуться».

Хотя по началу рассказа видно, что г. Сивачев вздумал заняться писанием благодаря нужде и неспособности к другому труду, – на дальнейших страницах уже много пишется о «святом искусстве», о душевном призвании и т. д. Но это пустое. Гораздо важнее и воистину поразительно у г. Сивачева полнейшее его непонимание реальной жизни и даже невнимание к ней, неспособность ни к какому обобщению, слепота ко всему, что не он сам. Слепота – и в слепоте ненависть. Скажут: голодному не до любви. Но голодному и не до рассуждений, его суждениям и осуждениям никто не обязан верить. Голодному всегда и везде плохо: в городе и в деревне, среди интеллигентов и среди мужиков. А над тем фактом, что есть вообще голодные, что можно голодать среди интеллигенции так же, как среди «народа», следовало бы г. Сивачеву задуматься поглубже, а не сваливать всю вину, с легкомысленной поспешностью, на интеллигенцию, на тех литераторов, к которым он явился с требованием «помочь до конца» и тем возложил самовольно жизнь свою на их ответственность.

Записки г. Сивачева идут от 1904 до 1907 года. Казалось бы, как в это именно время, живя в России и даже в Москве, не задуматься над вопросом о голоде вообще, о народе вообще, о чем-нибудь «вообще»? Ни малейшего отражения общей жизни нельзя найти в записках. Точно за эти годы несчастен, угнетен, холоден и голоден был один Сивачев. Не это ли простодушное невнимание ко всему окружающему довело его до последнего отчаяния? До криков, которые, благодаря искренности своей, возбуждают глубокое сострадание, глубокое, но бесплодное: ведь не поможешь все равно. Как и помочь человеку, который не видит ни жизни, ни других людей, требует от них сейчас того, чего они не могут дать. Если же они дают по мере сил (и не мало дают, например, свящ. Гр. Сп. П., отнесшийся к нему очень человечно, или М. Горький), г. Сивачев осыпает их проклятьями. Так отнесся он ко всем почти, кто ему помогал, и помогал воистину бескорыстно: из записок г. Сивачева не видно, чтобы за все время мытарств какое-либо его произведение было напечатано и даже кому-либо особенно понравилось в рукописи. Зато по «Запискам» же видно, что г. Сивачев не обладает ни литературным дарованием, ни просто литературными способностями.

Теперь, кажется, г. Сивачев устроился: книгоиздательство «Современные проблемы», выпустившее «Записки», обещает нам и «полное собрание сочинений» г. Сивачева. Нельзя не порадоваться за человека; ведь в последнем-то счете человек дороже литературы. Но я почти уверен, что если критика найдет «сочинения» плохими, г. Сивачев не задумается послать лишнее проклятие интеллигенции, не признающей «народа», еще раз объявит литераторов «банкротами духа». И вот это будет уж совсем нехорошо… для г. Сивачева и ему подобных, конечно.

Среди «представителей народа», идущих ныне в «проклятый город», в «проклятую интеллигенцию» и, в частности, в литературу (куда еще идти? Не забудем, ведь для нее достаточно «милости Божьей»), есть и женщины. Такова, например, Надежда Санжарь. Вне чисто женских особенностей ее «творчества» (о них буду говорить ниже) – г-жа Санжарь очень напоминает Сивачева. Сивачевщина ведь не индивидуальна, а типична. Налицо и гордость своим происхождением, и вера в избранничество, и негодование, и проклятия интеллигенции. У г-жи Санжарь были, конечно, свои мытарства, имеются и свои «Записки». Правда, они не так прямы, как записки Сивачева, называются «Записками Анны» и в них, судя по предисловию, не одна автобиография, а «действительность сплетена с вымыслом». Но для нас это не имеет значения, тем более что автор предисловия к обеим книгам г-жи Санжарь (есть еще книга «Заколдованная принцесса») сам то и дело подчеркивает автобиографичность «Записок» и даже «Заколдованную принцессу» называет той же Анной или Надеждой Санжарь.

В чисто художественном отношении г-жу Санжарь придется поставить если не ниже, то рядом с М. Сивачевым. Предисловие издателя, рекомендующего нам г-жу Санжарь как «существо, упавшее на землю с другой планеты, на котором еще видимы простым глазом клочья облаков, прорванных при падении» (sic!), – заранее говорят нам, что от книги нечего ждать. Сивачев счастливее: у него нет таких «услужливых друзей»; или чувства меры у него все-таки больше, и он не позволил издателям объяснять, «кровью» или не кровью написана предлагаемая «потрясающая» книга.

Нет, все-таки требование Сивачевых и Санжарей довольно возмутительны. Мы, читатели, не только не обязаны, но определенно не хотим ни «потрясаться», ни «содрогаться» от плохих книг, хотя бы эти книги были «о жизни»; мы перед самой жизнью содрогаемся… или не содрогаемся, это уж личное дело каждого, а скверная книга, претендующая одновременно и на действительность, и на художественное творчество, да еще кричащая о нашей неморальности, – такая книга по справедливости может только возмутить.

Человек дороже литературы, да; но ведь стоит же чего-нибудь и литература. Г-жа Санжарь пишет: «Факт несомненный: у меня оказался своеобразный литературный талант. Это признали, за него мне хорошо платят». Она даже «инстинктивно тянется к небу, моля его: Помоги, чтобы я смогла выдержать свалившийся на меня талант».

Г-жа Санжарь, как женщина, еще увереннее и стремительнее Сивачева. В конце концов она не одну интеллигенцию проклинает: «Я, как безумная, искала человека. Пол был для меня безразличен». «Мне надо было человека, я задыхалась от лжи, косности, подлости жизни, примириться с которой не могла». «Я металась, стонала, кричала о своей тоске по человеке…» Вскоре, однако, пол стал для нее не безразличен: «я стала искать мужчину…» «О, мои поиски мужчины-человека были не менее поучительны и красноречивы, как и поиски человека вообще». («Не менее – как…» По-русски ли это?)