Зинаида Гиппиус - Том 10. Последние желания

– Садитесь. Я рада вам. Что? Мое здоровье? Лучше, лучше, почти совсем здорова.

Она все улыбалась, щуря глаза от солнца. Неволин сел рядом и глядел на прищуренные глаза, на длинное белое платье и на уютно спящую в его складках любимую черную кошечку Елены – Лоло. Пушистая черная шерсть Лоло чуть краснела, пронизанная солнечным лучом.

Они говорили: она шутливо, он – сдержанно. Он сказал, что измучился за время ее болезни. Он так любит ее… Разве она забыла, что он любит?

Елена Николаевна отвернулась и рассмеялась тихонько.

Так она забыла? Он ей напомнит. Он ей скажет опять и опять то же самое, опять будет молить ответа – все равно какого, – но ответа на самое для него важное, самое главное…

Елена щурилась и улыбалась.

– Ответа? Вы знаете… Я ничего не знаю. И люблю – да… И не люблю – нет… Может быть, да… Может быть, нет… Самое важное для вас, говорите вы?

Неволин поднял на нее глаза (то, что он говорил – была правда, а когда человек говорит другому правду – он опускает глаза) – и вдруг прежний, душный страх сжал его сердце, как никогда раньше. И внезапно стал ярким, осветившись мыслью. Он глядел на прищуренные глаза, пушистые волосы – и не верил себе.

– Может быть – да… Может быть – нет… Какой вы милый, какой вы искренний! Я верю… Может быть, да, может быть, нет…

Лоло проснулась, лениво поднялась, выгибая спинку. Пушистая черная шерсть алела на солнце. Лоло прищурила глаза и замурлыкала.

«Вот оно, вот оно! – кричала душа Неволина. – Может быть, да… Кто это сказал? Да ведь она, Елена… разве она человек? Она – кошка, такая же, как Лоло, совсем, точь-в-точь, только большая, белая, с пушистой черной головой… Я люблю – кошку».

Он порывисто встал.

– Какое безумие! – сказал он точно про себя. Елена Николаевна перестала улыбаться.

– Что вы? Что с вами?

– Ничего… Так. Я, кажется, с ума схожу немного.

– Ну, что. Не волнуйтесь. Поболтаем о другом. Ведь я еще не оправилась.

Она заговорила о чем-то весело, но Неволин едва отвечал.

«Кошка-женщина… Женщина-кошка… – думал он бессвязно. – Какая чепуха! И старо. Где-то я читал про это… Сто раз читал. Что похожа на кошку… Да какой там похожа!

Она сама – кошка. Две кошки. И я обеих боюсь. Одну из них люблю… любил… Люблю? Да разве может человек любить душу зверя?»

Лоло мягко спрыгнула на ковер, потянулась, расширяя лапки, и поочередно, с тихим треском, отдирала их от толстой ткани.

«Наваждение, – подумал Неволин, отворачиваясь. – Не хочу, не хочу, это безумие, я ее люблю…»

Елена Николаевна что-то мягко и тихо говорила ему, кажется, приглашала его поскорее прийти опять. Неволин вышел на светлую, прохладную улицу. Ему стало легче, свежее, страх исчез или притаился, и он уже улыбался, вспоминая про «наваждение». Был час вечерен. Долгие, свежие звоны церквей неслись отовсюду, наполняли улицы и небо ясными голосами. Кругом было чисто и просторно. Колокола твердили «а, да, да…», всегда только «да…». И Неволину казалось, что все вокруг такое правдивое, ясное и простое.

В далеком заброшенном монастыре, в крепкой, сырой башне, сидел монах, закованный в тяжелые вериги. Перед ним лежала раскрытая черная книга с золотыми заставками, и он читал:

«И когда создал Бог Адама по образу и по подобию своему, то позвал к себе Авадонну, лучшего из ангелов своих, и сказал ему: „Нехорошо быть человеку одному; но создадим подобную ему женщину, чтобы были они мужем и женою и чтобы рождали детей; пусть не прекратится до века племя человеческое, дабы всегда кто-нибудь созерцал великолепие мира и славил Творца его. И велю Я тебе, верный слуга мой и ангел, пойди, и изготовь из чистой материи тело для жены, чтобы во всем было оно подобно мужнину, но красотой превосходило его, и изготовь из звездных лучей душу для жены, и чтобы во всем была она подобна мужниной, но красотою превосходила его, и, сделав, принеси Мне, чтобы оживил Я их духом Уст Моих“.

И услышал ангел Божий, и помыслил в сердце своем: „Доколе, о Господи, буду терпеть я от Тебя? Разве не во всем служил я Тебе лучше других ангелов Твоих, разве не во всем был я десницей Твоей? Ныне же хочешь Себе вечной хвалы от созданий Своих, а мне ничего. Нет больше терпения моего! Я преступлю Твой закон, но за то будет и мне хвала не меньше Твоей!“ Так сказал он и, взяв прекрасное тело из чистой материи, влил в него часть желчи своей и, приготовив душу из лучей звездных, примешал к ней нечистую мысль свою и, так сделав, принес Господу Веков и сказал: „Что приказал Ты мне, исполнил я“.

Тогда принял Бог тело и душу жены мужниной и вдохнул в них дыхание жизни, бессмертный дух Свой, и дал имя ей: „Лилит“, и сказал: „Да будут Адам и Лилит мужем и женою. И которые родятся от них младенцы мужеского пола, пусть будут они во всем, как отец их Адам, и так все мужское потомство их, а которые родятся от них младенцы женского пола, пусть будут во всем как мать их Лилит, и так все женское потомство их“. И когда проснулся Адам, то увидел рядом с собою Лилит, прекраснее которой ничего не было на свете, и восхвалил он за то Господа своего; и были Адам и Лилит мужем и женою, и родились от них через год две дочери, во всем подобные матери их Лилит; и как только родились они, то сложили молитву Авадонне.

Но архангел Гавриил пролетал мимо и услышал молитву их к развратившемуся ангелу, и сказал о том Господу. И увидел Господь весь обман Авадонны и исключил его из числа ангелов Своих, и проклял вечною клятвой, и отнял светлое сияние от чела его. И взял Бог Лилит у Адама и отделил бессмертное тело ее от души и бросил его в бездну, чтобы носилось оно там вечно, с его страшной красотой и грехом; бессмертную же душу вложил он в кошку, животное нечистое, живущее на суше в холодных и теплых странах, и поселилась с того дня душа Лилит в племени кошек…»

Опять та же длинная-длинная лестница. На этот раз не страх, но ужас давил душу Неволина. Он помнил «наваждение». Все прошло, – но если опять, когда он увидит Елену, ему покажется, что она – не она, не – человек?

«Только бы этой твари там не было, у нее в ногах, – думал он с глупой, беспомощной злобой. – И придет же такое в голову! Я люблю Елену, как она есть, не красоту ее и не душу, а ее, а где любовь – там правда. И я прав. Если она не любит – это мое несчастие, но все-таки я прав, и она права. Но я должен знать, я ее спрошу…»

Елена Николаевна совсем оправилась. Она собиралась выехать и была в длинном узком черном платье, блестящем и переливающемся на солнце. Ведь комната была та же, тот же час, значит, и солнце то же.

Она стояла у стола, когда вошел Неволин. Лоло он не заметил, но, только что Елена Николаевна обернулась к нему и длинное платье ее, как черный хвост, бесшумно скользнуло по ковру – он понял, что то «наваждение» – неустранимо, что он бессилен; да, она – кошка. Она – зверь. Но ведь он любит, любит! Бежать от звериных глаз? Нет. Нельзя. Ему надо подойти ближе, любовь приказывает, ближе заглянуть в эти глаза, увидеть в них человеческое, ясное, свежее, простое, – ему нужно.