Зинаида Гиппиус - Том 10. Последние желания

– О каких концах? Я тебя не о глупостях спрашивала, ты же хвастался, что так все о нас великолепно понимаешь, вот и сказал бы, что понимаешь. А он на чушь какую-то съехал.

Вася обиделся, но сдержался и холодно проговорил:

– Нисколько я не съехал. Это тоже относится к вам. И всегда буду утверждать, что мне ясно.

Маргарита подумала, что если Вася случайно узнал какие-нибудь ее дела с Пшеничкой, то гораздо лучше иметь уверенность, что именно он пронюхал. Еще болтать будет сглупу, а тут и разубедить его можно. И она сказала:

– Уж не скрывайте, Вася, говорите, какие у вас мысли. Наверно, вы во все проникли, вы у нас хитрый.

Нюра подумала, что, пожалуй, Вася начнет что-нибудь про генерала и Ваву и Ваве будет полезно послушать. Она все так же безмолвно стояла у перил и смотрела вперед.

– Да я что, – начал Вася, оробев, видя, что от него ждут угадывания секретов, которых он не знает. – Вы не думайте, Маргарита. Я просто так хотел сказать, про то, что видно. Вот мне такие мысли приходили: и вы, и Вава, и Нюра – разные и как будто разного для себя хотите, а в сущности, одинакового. Вы вот замуж, положим, за графа; Вава – за границу с генералом, Нюра – чтоб ей студенты книжки читали, уж… я не знаю. И вот все хлопочете, и мучаетесь, и не последнего хотите, а такие у вас желания – с продолжениями. Это, по-моему, не стоит. Уж чего-нибудь такого желать, чтоб дальше и не видно было. Получите вы свое, да еще надо, чтоб оно тянулось, да потом новое выдумывать, чтоб опять желать. Я это не умею сказать, а только мне кажется, что все вы об одном думаете, и все на одном месте. А по-моему, надо концы выдумывать, потому что все для концов. Например, взять стих церковный, литургийный или какой. Ведется, ведется, далеко еще – а уж чувствуется, как он в конце перельется, истонится и замрет, и весь он был только для кончика. Ох, люблю я эти кончики! И во всяком стихе так, если он хороший. Начну стих, ну с какой хочешь ноты, – и уж дрожу, знаю, что конец будет, и желаю его, и люблю. Вот если б во всем такие концы знать! А вы – замуж. Либо Пшеничка-практика там у него! Я ему тогда вот тоже о концах говорил. Так он смеялся.

– Напрасно, – сказала Нюра. – Это даже не смешно, просто пустяки. Какие там концы! Ты бы, Вася, попроще смотрел на вещи. Я думала, ты путное скажешь.

Пренебрежительное равнодушие Нюры оскорбило Васю до слез. Он забыл свою робость и мягкость, вскочил и прерывающимся голосом крикнул:

– А ты… а ты… чем воображать… подумала бы… Никогда не думаешь! Мысли ползучие! Сама ползучая… Других не обижай!.. Да.

Нюра сдвинула брови и встала. Васе плохо пришлось бы, но в эту минуту Вава двинулась, охватила Васю рукой и с упреком сказала:

– Вася, как не стыдно? Разве можно так кричать? Каждый как хочет, так и думает. Ну, не сердись на него, Нюра. Он ведь всегда чудит.

Вава не хотела, чтобы вышла ссора. Еще, пожалуй, из-за Васи завтра поездка расстроится. Маргарита была рада, что Вася ничего не сболтнул про Пшеничку, и сказала примирительно:

– Подумаешь, есть из-за чего спорить! Вам, Вася нравятся стихари, а Нюра мечтает о пользе народа. И отлично.

Нюра спохватилась, что она сердится на мальчика, которому четырнадцать лет, а по развитию, пожалуй, чуть не семь. Себя она давно считала взрослой. Она не сказала ни слова и молча ушла. Вася оробел и прижался к Ваве. День догорел. Синие ирисы, последние на грядке перед балконом, казались черными. В небесах загорались большие горячие звезды.

– За что вы меня ненавидите, – сказала вдруг Вава тихим, дрожащим голосом, неожиданно для себя. – Я ведь замечаю, что вы со мной говорить не хотите. Это очень тяжело, жить в одном доме. Скажите, что вы имеете против меня?

– Я? – с притворным равнодушием произнесла Маргарита. – Вы мне ровно ничего не сделали. Откуда у вас эти фантазии?

– Нет, нет, ведь я чувствую. Лучше скажите, чем быть врагом.

– Я вам не враг, Варвара Ниловна, да и не друг. Если же вы непременно хотите объяснения – извольте. Я избегаю отношений с вами, потому что вы мне не нравитесь, не нравится мне, как вы себя держите, кажется неловким, комичным. Мое дело сторона. Вот я и сторонюсь.

– Сторона? – воскликнула вдруг Вава запальчиво. – Нет, я знаю, вы бы мне гадость всякую сделали, если б могли! Я знаю, что вам завидно! О чем вы с Катериной по часам на крыльце говорите? Вы рады бы я не знаю, что мне устроить! И зачем? К чему?

– Да вы, кажется, с ума сошли! – холодно остановила ее Маргарита. – Опомнитесь, пожалуйста!

– Мне нечего опоминаться. Вы мой настоящий враг! Только вы ничего не сделаете, ничего! Посмотрим, ваша ли возьмет. Еще посмеемся. Я…

Она вся дрожала, хотела продолжать, но не договорила, заплакала и ушла.

Маргарита побледнела в темноте от злобы. И от злобы забыла все, даже себя. Самое важное для нее было теперь так или иначе помешать Ваве. Она быстро сошла со ступенек и скрылась в темноте. Она любила ходить так, когда никто не видит ее лица. Мысли были у нее острее в темноте.

Вася остался один на балконе, забытый. Ему стало страшно, но он посмотрел на звезды и успокоился немного. Звезды мигали ему дружески-насмешливо сквозь невидный, ласковый воздух. Вася уже не сердился ни на Нюру, ни на других. Только делалось скучно, когда он думал о них, потому что им скучно. Он присел на крылечко, подпер щеку ладонью и затянул едва слышно, покачиваясь в такт, напевом Бортнянского:

Большой зеленый метеор скользнул по небу, разгораясь, рассыпался искрами и плавно исчез за горной вершиной. Вася широко открытыми глазами следил за ним, а когда он упал, то долго еще всматривался в небо, стараясь уловить последние слабые блески его небесного пути.

Вава упрекала себя всю ночь, плакала, сердилась и была уверена, что поездка не состоится, что Маргарита откажется, за ней Нюра, – и все пойдет прахом. Однако, к удивлению ее, о пикнике говорили, как о деле решенном, и Маргарита не возражала. Было душно, по небу ходили редкие, тяжелые тучи, но дождя не предвиделось. Генерал уехал с утра, он должен был отправиться со своими приятельницами.

Нюре стало беспричинно весело и вдруг захотелось ехать на пикник. Она смеялась и уверяла, что если сложить лета всех древних стариков и старух, которые будут на пикнике, то, наверно, перевалит за тысячу. Просила у Андрея Нилыча дымчатые очки, уверяя, что ей стыдно иметь шестнадцать лет. Несмотря на протесты Маргариты, которая была в белом, нарядилась в темное платье; ее не досадовало даже то, что надо было пешком идти вниз и в городе брать экипаж. К ее полной крупной фигуре не шла резвость, но лицо сделалось совсем ребяческое и миловидное.

К двум часам были готовы. Вася надел новую блузу и тоже чрезвычайно радовался поездке. Он совершенно забыл обиды. Его мысли были поглощены вчерашним метеором. Он все вспоминал его зеленый путь, его тихие, плавные искры, когда он рассыпался у самого горного хребта, весь его мягкий и сверкающий полет и падение. Вася целое утро расспрашивал о метеорах у Андрея Нилыча, которому только страшно надоел. Теперь Вася втайне мечтал набраться храбрости и расспросить генерала, который был когда-то профессором астрономии.