Гайто Газданов - Том 3. Романы. Рассказы. Критика

Сейчас он разговаривал с полицейским инспектором, который хотел знать, кто именно приходит в дансинг, из кого состоит клиентура «Золотой звезды».

– Вы хорошо знаете, господин инспектор, – говорил Жерар, – что у нас район небогатый и большинство посетителей – люди скромные.

– Но у вас полно каждый вечер?

– Что вы хотите, господин инспектор, это молодежь.

Он пожал плечами.

– Горничные, кухарки? – спросил инспектор. – Главным образом горничные, – сказал Жерар. – Кухарка, господин инспектор, это чаще всего толстая женщина, у нее красные руки, от нее пахнет салом… Нет, из кухарок бывают только эмансипированные, которых немного.

– Еще кто?

– Другие, – сказал Жерар, – представительницы других профессий, мы, дирекция, их об этом спрашивать не можем, вы сами понимаете. Единственное, что от них требуется, это прилично себя вести и платить, больше ничего. Много работниц с фабрики.

– А мужчины?

– Чаще всего из рабочих, – сказал Жерар. – Электротехники, механики, подмастерья. Молодежь, господин инспектор. Трудящаяся молодежь.

– А дамы? Я хочу сказать, настоящие дамы?

– Я понимаю, господин инспектор. Не те, которые служат горничными, а те, у кого служат горничные?

– Совершенно точно.

– Очень редко, господин инспектор. Вы знаете, они все ездят на rue de Lappe. У нас еще нет достаточной репутации…

– Вы понимаете, Жерар, меня, в сущности, совершенно не касается, как вы ведете дело.

– Я живу, как в стеклянной клетке, господин инспектор. Моя отчетность всегда в порядке, и все обо мне всё знают. Мне нечего скрывать…

– Тем лучше, тем лучше. Мне только хотелось поставить вам на вид, что было бы желательно, чтобы у вас не происходило никаких историй, вы понимаете. Если бы случился какой-нибудь инцидент и если бы это попало в газеты, мне лично было бы очень неприятно.

– Господин инспектор, если вам это было бы просто неприятно, то для меня это была бы катастрофа. Пока я жив, этого не произойдет. Мне не двадцать лет, я думаю о своей старости, и мне пора на покой… И я вообще не люблю историй.

Разговор происходил под музыку; оркестр состоял из двух гармоник и рояля. Первый гармонист был красивый немолодой мужчина, которому несколько лет тому назад ампутировали левую ногу до колена. Второй был молодой человек с напомаженными волосами и толстым розовым лицом, который в свое время попался в довольно крупной краже, отбыл срок тюремного заключения и под влиянием Жерара решил вести честную жизнь. Пианиста звали Жаклина – и с первого взгляда становилось понятно почему: у него было напудренное лицо, подведенные глаза, галстук бабочкой на тонкой белой шее и пиджак в талию, подчеркивавший нарочитую женственность его фигуры. Гарсоны проскальзывали между столиками, неся в руках подносы, уставленные стаканами, и с жонглерской ловкостью лавируя в толпе танцующих. В смещающихся движениях проходили мужские и женские плечи, появлялись и тотчас сменялись другими десятки человеческих глаз, почти всегда сохранявших серьезное выражение. И в звуках этой музыки, и в лицах танцующих была очень своеобразная печальная пронзительность – убожество той жизни, которую они вели, будущее, которое чаще всего их ожидало, бедные радости, которые им давала «Золотая звезда» – потому что другие были им недоступны. Среди этой толпы обращали на себя внимание очень хорошо, в отличие от других, одетые люди с мягкими движениями и бархатными глазами, в шелковых рубашках с вышитыми инициалами и в галстуках скромной расцветки. У них были разные лица, но все-таки в них было нечто общее, и становилось очевидно, что они все принадлежали к одной и той же корпорации, неопределимой для неискушенного глаза. Это было тем легче заметить, что они держались отдельной группой, и женщины, которых они сопровождали, были одеты лучше других.

Инспектор бросил быстрый и внимательный взгляд в их сторону и коротко спросил:

– Шулера?

– Клиенты, господин инспектор, – сказал Жерар. – Как вы хотите, чтобы я знал их профессию? Вот если бы у меня был такой наметанный глаз, как у вас…

Инспектор пожал плечами. В известном смысле Жерар был прав: инспектор определял профессию этих людей по их внешнему виду. Жерару незачем было этим заниматься: он знал их всех лично.

Когда инспектор уходил, Жерар еще раз сказал ему:

– Вы можете быть спокойны, историй у меня не было и не будет.

Это точно соответствовало действительности. Посетители дансинга должны были подчиняться строжайшим правилам, и Жерар сам следил за тем, чтобы они выполнялись. Для тех, кто его знал, было очевидно, что это было лучшей гарантией, какая могла существовать.

Было около половины первого ночи, когда в дансинг вошел Фред. Дуду следовал за ним. Они с трудом нашли свободный столик, заказали себе пива, и Дуду потом не пропускал ни одного танца, беспрерывно меняя партнерш. Он танцевал очень особенно, широко расставляя локти и прижимая голову к левому плечу, отчего его лицо с раздавленным носом принимало почти горизонтальное положение.

– Я от музыки делаюсь печальным, – говорил он своей даме, – и мне начинает хотеться танцевать. Вы здесь недалеко работаете?

После танца он присаживался на минуту, выпивал глоток пива, и как только музыка снова начинала играть, его уже не было.

– Я делаюсь от музыки печальным, – опять говорил он, – и мне хочется танцевать. Вы здесь недалеко работаете?

Перед входом в «Золотую звезду» остановился автомобиль, потом хлопнула дверца, и с высоты своего гигантского роста Жерар увидел, что вошли две дамы, очень молодые. Он вышел из-за стойки и спустился в зал, навстречу новым посетительницам. Все столики были заняты. Он провел их к тому, который был ближе всего от стойки и за которым сидели двое мужчин в кепках. Жерар сказал:

– Mesdames, вот вам столик. Мои друзья, – он показал кивком головы на мужчин в кепках, – только что предупредили меня, что они уходят и освобождают место.

Те поднялись и пошли расплачиваться. Валентина Симон сказала своей спутнице, красивой даме с фарфоровым цветом лица:

– You will see, it will be exciting. [54]

Музыка продолжала играть, плечи Жаклины тряслись над роялем, и особенная, дребезжащая печаль гармоник также лилась музыкальными волнами в накуренном воздухе. Валентина вспомнила, как недавно один из ее поклонников сказал ей, что звуки гармоники чем-то напоминают ему поэзию Верлена: та же пронзительная печаль, вызывающая одновременно презрение и жалость. Никто не приглашал танцевать ни Валентину, ни ее спутницу. Тогда из-за стойки вновь спустился Жерар. Он подошел к Валентине, поклонился и спросил, не согласна ли она… Она поднялась и пошла танцевать с ним.

Фред давно следил за ней своими неподвижными глазами. Он увидел тотчас, – так же, как Жерар, – что Валентина принадлежала к другой общественной категории, чем обычные посетители «Золотой звезды», может быть, к той самой, что Роберт Бертье и люди, говорившие в его присутствии об истории европейской культуры. Надо было сделать все возможное, чтобы получить о ней более точное представление. Может быть, эта девушка… Когда танец кончился и Жерар отвел Валентину к ее столику, – Фред видел, что там уже стояло шампанское, которого обычно никто не заказывал в «Золотой звезде», – он поднялся и направился туда. Но когда он проходил мимо стойки, Жерар бросил в его сторону выразительный взгляд, в значении которого нельзя было ошибиться. Фред приблизился.