Александр Герцен - Том 8. Былое и думы. Часть 1-3

То, что жанр художественной автобиографии наиболее соответствует литературному дарованию Герцена, понял с присущей ему тонкостью эстетического чувства В. Г. Белинский на основе знакомства с «Записками одного молодого человека». В письме к сыну от 28 декабря 1863 г. Герцен, говоря о «Былом и думах», свидетельствует: «Это – мой настоящий genre, и Белинский угадал это в 1839 году».

Можно думать, что Герцен имеет в виду какое-либо не дошедшее до нас устное или письменное высказывание Белинского о «Записках одного молодого человека». Во всяком случае позднее, в письме от 6 апреля 1846 г., Белинский дал чрезвычайно глубокую характеристику лиризма и автобиографизма как отличительных черт герценовского творчества. Белинский писал здесь: «У тебя свой особенный род, под который подделываться так же опасно, как и под произведения истинного художества <���…> Деятельные идеи и талантливое живое их воплощение – великое дело, но только тогда, когда все это неразрывно связано с личностью автора и относится к ней, как изображение на сургуче относится к выдавившей его печати. Этим-то ты и берешь» (В. Г. Белинский. Письма, т. III, СПб., 1914, стр. 109).

Обстановка эмиграции также далеко не сразу создала благоприятные условия для реализации автобиографических замыслов.

С одной стороны, став свидетелем больших исторических событий революции 1848 г., Герцен, естественно, сначала сосредоточивает свое внимание на «врасплох остановленных и наспех закрепленных впечатлениях времени» – так Герцен характеризовал свои «Письма из Франции и Италии», – на жгучих философских и политических уроках революции 1848 г. и ее поражения, отразившихся в книге «С того берега», этой «логической исповеди» Герцена.

С другой стороны, Герцен далеко не сразу смог обратиться к русскому и западноевропейскому читателю с автобиографическим произведением. Лишь постепенно, выступив в 1850–1854 годах с рядом публицистических сочинений о России, Герцен приобрел необходимую известность и авторитет представителя революционной России.

Но уже в книге «О развитии революционных идей в России» (1850–1851) сказалось стремление автора к созданию произведений автобиографического характера. В первом издании этой работы (см. т. VII наст. изд., «Варианты») Герцен, начиная рассказ о 30-40-х годах, т. е. о людях, которых знал лично, указывал на то, что он от истории переходит к автобиографии.

Поводом к непосредственному началу работы над давно задуманным автобиографическим трудом явилась для Герцена борьба с Гервегом. Задачей Герцена было доказать правоту свою и своей жены как представителей «будущего общества» (письмо к Прудону от 6 сентября 1852 г.) в разыгравшейся личной драме, поставить Наталье Александровне «надгробный памятник» (см. письмо к М. К. Рейхель от 5 ноября 1852 г.). Однако толчок, данный стремлением рассказать о семейной драме, привел к возрождению старого и неизменно привлекавшего Герцена гораздо более широкого автобиографического замысла.

В цитированном выше письме Герцена к М. К. Рейхель от 5 ноября 1852 г. говорится: «<���…> у меня явилось френетическое желание написать мемуар; я начал его по-русски (спишу вам начало), но меня увлекло в такую даль, что я боюсь; с одной стороны, жаль упустить эти воскреснувшие образы с такой подробностью, что другой раз их не поймать. Иван Алексеевич, княгиня, Дмитрий Павлович, Александр Алексеевич, Васильевское и я ребенком в этом странном мире, патриархальном и вольтеровском. Но как писать: „Dichtung und Wahrheit” или мемуар о своем деле? Я целый день сижу и думаю. Не лучше ли начать с отъезда из Москвы в чужие края? Я и это пробовал. Положение русского революционера относительно басурман европейских стоит тоже отделать, – об этом никто еще не думал».

Разумеется, возрождение издавна взлелеянных намерений не было лишь возвращением к прежним автобиографическим опытам. На содержании и форме «Былого и дум» решающим образом сказался богатейший жизненный, идейный, политический и художественный опыт, приобретенный Герценом на протяжении двух десятилетий.

Положение русского революционера-эмигранта, создателя зарубежной вольной русской печати, во имя народных интересов вступившего в единоборство с царизмом и крепостничеством и свято хранящего заветы своих предшественников, высокий уровень философской мысли, верность идеалам демократии и социализма и острый критицизм по отношению к западноевропейскому буржуазному порядку, богатый опыт русской и мировой политической, идейной борьбы, исканий революционной теории – таковы были предпосылки нового автобиографического труда. Воспоминания о прошлом выступают в «Былом и думах» как художественное отражение исторических уроков, существенных для всей идейной борьбы Герцена.

«Былое и думы» охватили собою русскую жизнь от начала XIX века и особенно со второй половины 20-х годов, от лет, следовавших за восстановлением декабристов, до реакции 60-х годов, и жизнь западноевропейскую – от Июльской монархии до кануна Парижской Коммуны.

О том, какое значение «Былому и думам» придавал сам Герцен, свидетельствуют следующие строки из письма к М. К. Рейхель от 24 января 1857 г.: «Очень уже хвалите. Да я, ведь, эдак и еще томов пять напишу, а потом „записки о записках”, да уж мне кажется, что я жил-то для „записок”… И то, если б я не жил, ну, и „записок” бы не было». Шутливый оттенок, присущий этим строкам, лишь подчеркивает внутреннюю значительность выраженной ими мысли. Действительно, «Былое и думы» заняли важное место не только в творчестве Герцена, но и во всей его жизни и деятельности.

Глубине и богатству содержания «Былого и дум» соответствует многогранность и блеск художественной формы этого произведения. Эта литературная форма выросла из всего предшествующего развития творчества Герцена, во многом подвела итог его художественным исканиям.

В «Былом и думах» нашло наиболее яркое выражение стилистическое своеобразие Герцена как писателя, которое он сам определял следующим образом: «<���…> ближайшее писание к разговору: тут и факты, и слезы, и хохот, и теория <���…>» (письмо к И. С. Тургеневу от 25 декабря 1856 г.).

Художественно многостороннее и многокрасочное воспроизведение «фактов» было подготовлено зарисовками «Писем из Франции и Италии», образами беллетристических произведений и записями дневника; герценовский лиризм, «слезы» и «хохот» генетически связаны с лирико-философской прозой «С того берега», письмами и дневниками; теоретические отступления – с философскими работами 40-х годов и такими статьями, как «Капризы и раздумье». Сатирические элементы автобиографии, в частности характерные для нее эпиграммы в прозе, развивали сатирическую линию беллетристики Герцена и его фельетонов.