Феликс Светов - Отверзи ми двери

11

Лев Ильич ходил взад-вперед по переулку, стараясь не потерять из виду церковную ограду. Он пришел к началу службы, видел, как проходили люди в калитку, торопливо крестясь на надвратную икону, не так уж, словно бы много, не как тогда, в Прощеное воскресенье, когда валил народ, но все-таки не так и мало - и не только старушки - молодые мужики, бородачи-интеллигенты, совсем молодые ребята, девочки, чуть постарше его Нади, даже в брючках, без платков...

Он уже не ходил, остановился против, через переулочек, а народ все шел и шел. Проще всего было б, конечно, войти, он бы враз его увидел. Но не мог этого Лев Ильич, свыше это было его сил. Прежде должен был сам, здесь, за оградой с собой справиться, освободиться, очиститься. "Не баня ж там", усмехнулся Лев Ильич и совсем огорчился.

Да уж какие тут были усмешки. Он промаялся кое-как ночь, слышал, как под утро снова скрипнула дверь, Костя подошел к нему, постоял, наклонившись, да и улегся возле стеночки, повозился и заснул. Он выждал, пока рассвело, захватил со стула одежду, ботинки, в коридоре оделся и тихонько прикрыл дверь на лестницу. Он боялся, вот-вот вернется сосед, включит свою аппаратуру, весь дом проснется, а видеть их всех вместе или поврозь было б для него слишком тягостно.

Костя обидится, хоть бы записку оставить? А чего ему обижаться, да и не такой человек. "А какой?" - спросил себя Лев Ильич. Нет, теперь думать про него он не станет, да и ни про кого не станет он думать. Все только в нем, с собой надо разобраться...

Мимо прошел милиционер, покосился на Льва Ильича. Он все стоял, глядя на последних, пробегавших к храму людей, обедня, видно, началась.

Вышел мужик на деревянной ноге, прикрыл калиточку, вытащил из кармана молоток, петлю подправил, тоже поглядывая на Льва Ильича. Сторож, наверно.

Лев Ильич перешел переулок.

- Скажите, отец Кирилл Суханов сегодня служит? - спросил он, подходя к мужику на деревянной ноге.

Тот не ответил, приладил петлю, подергал калитку туда-сюда, снова закрыл ее и только тогда поднял на Льва Ильича прищуренные глаза под тяжелыми бровями.

- А вам на что?

Он был в солдатской ушанке, в седой, давно не бритой щетине, засаленная солдатская гимнастерка под телогрейкой открывала жилистую стариковскую шею.

- Да мне повидаться с ним нужно...

- Ну и видайся, с кем тебе нужно, а здесь служба, нечего стоять... - мужик шагнул за калитку, закрыл ее и застучал своей колотушкой к церкви.

Лев Ильич подумал, перешел на другую сторону и снова принялся ходить по переулку. Он твердо решил дождаться, поговорить, да у него и выхода другого не было, а идти к нему домой - это как сюда, в храм - не мог он себе этого позволить.

Он только курил одну сигарету за другой, голова плыла, его даже подташнивало, хорошо хоть сегодня ветру не было, снегу, с утра подмерзло, а сейчас потихоньку подтаивало, да и люди натоптали.

Он старался ни о чем не думать, боялся себя, мало ли куда его снова потянет, есть, мол, сейчас дело - ждать, вот и жди, велик подвиг погулять по переулочку службу, небось, следовало бы еще камень себе на шею повесить, с ним и проходить. Он и ходил, старался на часы пореже поглядывать - так время быстрей бежало. А куда ему было деваться, спешить - не в редакцию ж идти, не к Любе, да и Машу следовало теперь оставить в покое...

"А может, все-таки пойти в редакцию..." - шевельнулась, как хихикнула в нем, мысль. Никто его пока что не прогонял, без месткома это и невозможно, все, что Крон там наговорил - две копейки цена, смолчать разок-другой, все и обойдется. Придти, закрыться в "тихой комнате", за два дня можно и очерк написать. Материал весь у него в портфеле - вот он, портфельчик, все с ним. А чего не написать о трагедии несчастной стерляди, которой никак не удается попасть к нам на стол из магазина? О том, как до того загадили Волгу, испакостили нерестилища, залили весь Каспий нефтью, что ей только и остается гулять у Персиянских берегов... И он вспомнил Красноводск, по которому еще три недели назад ходил со своим блокнотиком, долгие беседы с молоденькой ихтиологиней, сокрушавшейся о неблагодарности разводимой ими стерляди: "Наша, мы ее вывели, а уходит от нас в Персию..."; гневные тирады против браконьеров в местных газетах, запустение и развал на промыслах; несчастных гигантских осетров, стоящих на зимовальных ямах, а их нефтью, а их баржами - чем ни попадя! И роскошные ужины с черной икрой, осетриной, воблой, которые ему столичному корреспонденту - устраивало райкомовское начальство. "Диалектика, сказал ему, подвыпив, второй секретарь, они браконьеры, а мы - спасаем природу." Ну зачем же про это, можно в историческом плане: о том, какая это удивительная древность, реликт - стерлядь и осетр, как бывало, еще в княжеские времена Русь ими славилась, как ее готовили да подавали, как ее разводили, не дожидаясь милостей от природы, как благодаря искусственному разведению удалось сохранить стадо этой чудо-рыбы, вопреки, так сказать, объективным условиям и обстоятельствам - вот и понимай, как хочешь, против этого и Крон не станет возражать. Ну и все. Какой же стол, магазин, когда "объективные обстоятельства"? Так, вроде элегии в историческом аспекте. А через десять дней зарплата, а там через месяц-другой за эту элегию гонорар... "Вот видите, скажет Виктор Романович, его главный редактор, прочтя очерк, - потрудились и хорошо, ничего, мол, бывают в нашем деле промахи, настроения - не без того, дело творческое..." Еще как-нибудь на уху пригласит, у него-то в магазине, как и у тех в райкоме, небось плавают осетры, да и икра водится - та же диалектика...

"Господи Иисусе Христе, - прошептал Лев Ильич запекшимися губами, - Сыне Божий, помилуй меня грешного, спаси от этого, защити... Прости меня ради Христа..."

И тут увидел отца Кирилла. Тот уже подходил к калитке - как же он его пропустил, когда он пересекал двор? Да и народ давно шел из церкви, оборачиваясь и крестясь на икону, а он все глядел и не видел...

Отец Кирилл, уже в цивильном, в шляпе, с портфелем в руке, за ним хромал мужик на деревянной ноге, а рядом с батюшкой, горячо ему что-то втолковывала женщина в дубленке, в роскошных сапогах, в темном платке, красивая, хоть и не первой молодости - таких только перед подъездами вернисажей да премьер видел Лев Ильич. "Кого только в русской церкви теперь не встретишь!.." - подумал он, кинувшись через проулочек.

Взвизгнули над ухом тормоза, громыхнула машина, ее юзом развернуло, он только бегло глянул на огромный грузовик, из-под колеса которого выскочил. Высунувшийся шофер с сигаретой в зубах блеснул на него яростно глазами, хотел, видно, сказать что-то напутственное, но увидел церковь, выплюнул сигарету и рванул с места.

Отец Кирилл оторопело смотрел на него через калитку и женщина с ним руки прижала к груди.