Феликс Светов - Отверзи ми двери

- Давай, давай!.. - зашумели за столом.

Чернокудрый оторвался от сидящей напротив и обхватил ту, что была рядом...

Визг, скрежет все нарастали. За столом затихли, даже слившиеся в объятии как-то обмякли.

- Что ж речь? - прошептал Лев Ильич. - Чего ты напугался?

Он сказал так тихо, что и сам себя не услышал, но все за столом повернулись и уставились на него. И снова он увидел эти обезображенные, как тлением тронутые лица, разверстые рты, мертвые, с плещущим в них огнем свечей, глаза.

- Я испугался? Испугался тебя? Смерти? Чумы?.. Я обещал вам речь о любви и вы ее сейчас услышите... Все ложь, что любовь есть забота о ком-то, страдание за кого-то, стремление кому-то помочь и принести благо. Все ложь - и заповедь, запрещающая нам свободу любить, ложь, ибо говорит только о похоти, о блуде неважно плоти или очес, души или мысли. Любовь есть единственное из средств преодолеть, заглушить, затопить в себе страх. Разве благо в том, чтоб забить болтами ставни в доме того, кого любишь, врезать стальные замки и затащить любимую под жаркое одеяло, где тебя все равно и в твоей трусливой похоти настигнет все та же кара? Нет, говорю я, потому что чумы нет за окном, ее нет и под одеялом, она в нас и ничто и никто нас от нее не спасет. Поэтому я пью за любовь, в которой бросаю вызов всему, что копошится во мне и грызет меня, поэтому я здесь, при всех, ни от кого не прячась, смешиваю свое зловонное дыхание с ее - таким же. Я забыл обо всем, мне ничто страшно, мне нет дела до нее и я знаю, что ей нет дела до меня. Но мы вместе, мы перепутались, я не знаю, где мои, где ее руки, где мои, где ее губы, моя чума в ней, а ее во мне - и уже нет смерти, хоть бы даже и не суждено нам друг от друга оторваться. Все остальное трусливая жалкая ложь, желание спрятаться и обмануть себя, ее, всех. Ибо ты не для нее кладешь ей руку на грудь - видите, видите, не для нее! - для себя, ты не для нее лезешь ей под юбку, берешь за прохладное колено, выше, выше... Пусть ей это не нужно, я знаю только одно, хочу только одного и я забыл о смерти. И чумы уже нет...

- Любовь побеждает смерть, - так же тихо бормотнул Лев Ильич. - Это штука посильней, чем "Фауст" Гете...

И все опять его услышали и снова обернули к нему мертвые лица с огнем, пляшущим в стеклянных глазах.

- Он смеется! - закричал чернокудрый. - Он издевается над нами! Я посмотрю, что он скажет, когда она проснется, зашевелится в нем и он сам в себе услышит ее зловоние...

- Я никогда ее не услышу, - сказал Лев Ильич и почувствовал слезу на щеке. - Она лежит на Ваганьковском. Если пройти от ворот мимо церкви, по главной аллее, а потом направо еще метров тридцать, то слева под большим деревом... Я не был там уж целый год...

- Он сумасшедший! - крикнул кто-то за столом. - Он плачет о жене похороненной!..

- Он лжет! - закричал чернокудрый, и Льву Ильичу показалось, что впервые его бараньи глаза ожили, в них глянула такая печаль, тоска, такое несчастье, что он снова попытался встать, думая взять его за руку, что-то сказать ему, но опять не смог сделать и движения, и голоса у него не было. - Он лжет, потому что и у меня могилы, а я их бросаю, потому что он год не был там, а спал с тобой и с тобой... Правда, Мери, скажи, что он лжет!

- Нет, - хрипло сказала та, что сидела к Льву Ильичу спиной. - Хоть голос мой не тот, что прежде, он слаще был в то время, он был голосом невинности, но напраслину возводить я не могу и сейчас. Да и вам, да и тебе, разве не жалко тех могил, что ты бросаешь - как ты станешь там ходить по их асфальту, а что под ним - то ж не твое?.. Встать! - закричала она и, схватившись с места, вцепилась в него через стол, поднимая его. - Выйди сейчас, встань прямо тут, посреди этого зала, посреди скамеек, поклонись, поцелуй истоптанный, заплеванный пол, поклонись истерзанной этой зале, земле, стране, в которой ты родился! Скажи им вслух, громко, чтоб все слышали, кто ты и что собрался сделать, что предаешь их!.. Ну что же ты, что?..

У чернокудрого в глазах блеснули слезы. Он хотел что-то сказать - может, он услышал ее? - но сидевшая с ним рядом захохотала, отбрасывая волосы, и опять Льва Ильича резануло болью такое близкое, такое желанное ее лицо...

- Ой, не могу!.. Поклонись, поцелуй, скажи, не предавай!.. Не по адресу, милочка - у, ненавижу волос проклятых эту желтину! Чего нам кланяться, чего нам каяться - мы пропащие, мы мертвые, нам бежать отсюда, чтоб всех вас, верно красавчик сказал, не видать за вашими трусливыми замками. Оставайтесь, совокупляйтесь в темноте, под своими одеялами, рожайте таких же как вы трусов и лакеев - а мы, верно, миленький, перед нами весь мир - посторонись!..

- Что это мы все обо мне, - сказал чернокудрый, опоминаясь и отбрасывая руку женщины, сидевшей напротив. У него снова мертво блестели бараньи глаза, а может и не было в них слез, почудилось то Льву Ильичу. - Зачем обо мне - вот он, пусть нам расскажет про любовь, раз он такой умный.

- Пусть расскажет! - все хохотала его соседка. - Он умный, я его одну минуточку любила, так он и за минуточку успел - обманул, надежду мою затоптал, толкнул в яму, а руку подать побоялся. Пусть-ка и обо мне, не только о своей могилке поплачет!..

- А ты, Соня, - спросил чернокудрый, - неужто его пожалеешь, разве он тебя не обманул?

- Я его люблю, - ответила та, которую он сначала назвал Мери, - я его всегда любила, даже когда... даже когда...

- Чего "когда"? Напугалась - каяться, каяться, а сама замолкла? - мертвые глаза соседки чернокудрого зажглись злобой. - Расстоналась...

- Я всегда тебя любила, Левушка, даже когда обманывала, - сказала Соня-Мери, оборотясь к Льву Ильичу, и он внезапно увидел ее прямо перед собой. - Нам надо расстаться, я тебе уже не нужна, я знаю. А я, может, еще кому успею помочь. Устала я, Левушка. Но я всегда, я вечно тебя люблю...

"Господи, помоги ей, - шептал Лев Ильич. - Прости меня за все, что я ей сделал, но раньше помилуй ее, Господи, она так исстрадалась из-за меня..."

- Поможет, как же! - хохотала соседка чернокудрого, перекрикивая визг снова приблизившейся тележки. - Вот за нами экипаж с негром белоглазым! Как раз оба и поможете нагрузить, если вас обоих туда вперед не взвалят!..

- Смирно! - закричал чернокудрый, поднимаясь с полным бокалом. - Отвечай ты, мужчина, что такое любовь и кого ты из них выбираешь - вон они пред тобой, знаешь ведь их обеих, попробовал, обе тебя любят. Ну кого?

И тут еще одна на него обернулась, она сидела сбоку в темноте, Лев Ильич и не видел ее до того - такие немыслимые за этим столом глаза, вот-вот готовые пролиться слезами, такая печаль глянула на него.

- Ты приходи, - сказала она. - Я всегда буду здесь, ты про то помни. Ты любой приходи - ты про то не забудь...

"Папочка! - услышал Лев Ильич. - Что ж ты, неужто меня все еще не понял?.."

Лев Ильич в страхе озирался - как, и она здесь и все это слышит? Нет, ее к счастью не было, только голосок звенел в ушах.