Феликс Светов - Отверзи ми двери

Он увидел, как Вера с подносом, уставленным тарелками, идет между столиками, как поворачивается, обходя одно препятствие за другим - красиво она так шла, смотреть на нее было приятно. Но Лев Ильич как бы издалека это видел, словно не к нему шла сейчас эта милая, по всей вероятности добрая женщина, только что так просто сама сказавшая ему, что хотела его видеть, что, стало быть, он ей нужен. Ага, обрадовался он, может, в этом спасение, если не тебе что-то нужно, а ты кому-то понадобился, тогда уж покрепче будет, не только ты за бревно уцепишься, но и она!.. Ну вот, ей-то за что цепляться, да и зачем?.. Какая-то нескладица была в голове Льва Ильича.

Вера как раз подошла, уже издалека улыбалась, а тут посмотрела на него внимательно и молча стала освобождать поднос, села напротив, взглянула на стаканы с "компотом" и поежилась.

- Страшно? - спросил Лев Ильич, ему все-таки полегче стало, когда она оказалась рядом, правда, может, если вдвоем, друг за друга держаться, можно на мгновение и позабыть, сколько под тобой глубины - хоть на мгновение! - а вся жизнь на много ль больше длится?

- Ничего, это только сперва страшно, дух захватывает - первый шаг, а потом все само собой покатится.

- Вы так думаете? - сбился Лев Ильич, она опрокидывала всю его стройную логику. - Это у всех по-разному, я делаю первый шаг чаще бессознательно или так, для внешнего чего-то - для славы, от трусости, из эгоизма, а на вид - по бесшабашности. Но вот перед вторым - задумаешься, потому что второй непременно обязывает к продолжению.

- Бывает и так, - сказала Вера, - я знаю, люди всю жизнь топчутся на одном месте, вроде и живут, а какая это жизнь - шагнут и передумают. Легкомыслие только или безответственность.

- А если ошибся, что ж и не попробовать прямо - на глубину, а не выплывешь?

- Значит, судьба такая, так тебе на роду написано.

- Я думаю, вы не правы, - сказал Лев Ильич, - это не легкомыслие, а наоборот, серьезное отношение к жизни. Чего ж брать на себя, взваливать, что не под силу? А потом расплата или того хуже - предательство, хорошо, коль себя только заложишь, а если других, саму идею опозоришь перед людьми?..

- Может, мы о разном говорим, но, как мне кажется, вы все хотите головой понять, рассчитать, сопоставить, а здесь не голову - сердце нужно слушать. Оно вам самый верный - единственный шаг и подскажет...

Как это верно, подумал Лев Ильич, и он вспомнил, что вчера здесь же в этой самой жалкой столовой, тот же "компот" перед ним стоял, он услышал - он это точно знал, что услышал! - как забилось в нем что-то, что потом детскими, счастливыми слезами в нем же и пролилось. Но это вчера, а сегодня утром?.. Нет, не мог он так легко с этим согласиться.

- Здесь можно ошибиться, - упрямо сказал он, и самому от собственных же слов стало безнадежно. - Мало ли что можно принять за этот знак: водки выпьешь, размякнешь - знак, женщина милая тебе улыбнется - знак, про детство и маму-покойницу вспомнишь до слез - опять знак. А это всего лишь эмоции, психология, а то и вовсе физиология - первый шаг. А вот потом, перед вторым начнешь себе про себя говорить правду... Нет уж, лучше сидеть в своем болоте и не чирикать.

- Печально, - сказала Вера. Она глядела на Льва Ильича с состраданием, как вас измордовали: сердцу вы своему не верите, слезы о матери считаете физиологией, покаяние, открывающее перед вами целый мир, вас назад в ваше болото швыряет...

- Покаяние? - удивился Лев Ильич. - Почему покаяние?

- О чем же вы еще - я вас правильно поняла? Маму вспомнили, слезы о чем-то - вину ощутили перед близкими или еще перед кем, случайное слово, что вырвалось - не поймаешь...

- Конечно! - поражался все больше Лев Ильич. - Я все это вспомнил, но... это и с вами бывает?

- А как же, - просто сказала Вера, - я думаю, нет человека, который бы однажды, ну, кто раньше, кто позднее, кто перед самым концом - оно ж, все равно, с каждым, вместе с ним живет.

- Ну и что тогда, то есть, если весь этот внутренний ужас, что в тебе запрятан, вытащишь на поверхность, как потом жить с ним, когда он перед глазами?

- А это начало премудрости, - легко так сказала Вера. - Страх Господень.

- Знаю я, читал, - отмахнулся он и вдруг остановился: "Страх Господень!" подумал он, то что было с ним, вот, только что, в троллейбусе, он содрогнулся, это ведь и был, верно, страх Господень, - не читал, а на самом деле был, реальностью, жутью обернулся!.. - Ну а дальше? - уже с надеждой спросил он. Ну когда переживешь этот страх, в петлю не полезешь, вывернешься, тогда что?

- Так я и говорю вам про это, - внимательно смотрела на него Вера, - про покаяние. Покайтесь в своей беде, в грехах - вам и отпустит.

- Как же я покаюсь, - сказал Лев Ильич, - я и не крещеный вовсе.

- А вы креститесь. Я правду говорю, не зря вокруг этого ходите - я ж вижу.

- Я серьезно спрашиваю, - огорчился Лев Ильич, что она уходит от такого важного для него вопроса. - Я понимаю, конечно, для христианина это такой мистический акт, ему, наверно, правда, легче становится, когда с него грехи снимают, чтоб они его не задавили, ну а остальные люди - вообще все люди, как они могут жить, если их посетил этот страх?

- Трудно за других знать, тем более, вообще за всех, но я думаю, страх этот уже и есть раскаяние. А как же, если вы тот ужас испытали, тьму египетскую увидели в себе, неужто не повинились в том, что натворили, неужто свои грехи в душе не прокляли, а это начало пути, пусть неосознанный, но все равно путь. Так в Писании и сказано, что и язычникам дал Бог покаяние в жизни.

- Так и сказано - в каком Писании?

- Ну, в Деяниях апостолов, кажется. Помните, вы с этим Костей говорили в поезде, не совсем об этом - о том, какая радость бывает у ангелов Божиих о каждом кающемся грешнике? Так и написано: больше радости будет об одном кающемся грешнике, чем о девяноста десяти праведниках, нужды не имеющих в покаянии.

- Тоже в Деяниях?

- А говорите, читали - нет, это в Евангелии, у Луки, наверно.

- Все сказано, - потух Лев Ильич, - а легче от того никому не стало. Петр, вон, апостол - и я кое-что помню - ему Христос не читал, а Сам говорил, и то отрекся, да еще трижды, его еще и не взяли по-настоящему - уже и отрекся.

- Мы про это с вами и говорим сколько уж времени, - улыбнулась Вера. - Он как третий раз отрекся - помните, петух пропел? - пошел и горько заплакал. Вот в чем и самая соль христианская - в этом раскаянии. Чего уж горше для него было, он после слез этих и стал апостолом...

- Голубчики мои, иль у вас разговор семейный, не для посторонних?.. Закуски остывают, "компот" выветривается - иль меня ждете? - кассирша стул пододвинула и села к ним.

Лев Ильич посмотрел на нее с удивлением, не сразу вспомнил.

- Садитесь, пожалуйста...

- А я уже сижу. Закусывать мне не положено - на работе, а выпить не помеха.