Григорий Свирский - Бегство (Ветка Палестины - 3)

Туристы не вняли. Русские даже чуть попятились назад. Стариковский голос звучал, как и прежде, без досады, с веселым вызовом: Най-най-энейну!.. Най-най-энейну!

Софочка взглянула на свои часики. Хороводили уже десять минут, четверть часа и не собирались останавливаться. Старик-хасид начал раздражать Софочку: за его огромной шапкой и Сашу не разглядишь!

Приблизилась новая группа туристов. Зазвучал английский язык. Длинная тощая англичанка зажужжала киноаппаратом. Подскочила охрана. Пресекла съемку. Дама невозмутимо бросила "со-рри" и достала из сумочки маленький театральный бинокль слоновой кости. Поглядела в него на хасидов, поджав губы в усмешке. Когда она отняла бинокль от глаз, Софа, преодолев робость, протянула руку, попросила: - На секунду, а? Пожалуйста, один момент!

Лицо Саши было смазано, нечетко. Софа подкрутила окуляры. Теперь все оказалось в фокусе и крупно - Сашино лицо, сросшиеся брови полоской. Что с его глазами? Не поверила себе, подкрутила еще окуляры. Синие, точно один удлиненный глаз. Сашины глаза смеялись. Непонятные глаза, счастливые?

Целый круг прошел Саша - снова счастливые. Как у ребенка. Второй круг завершил - опять счастливые.

У Софочки похолодели пальцы. Он в своем уме? Опозорили на весь Израиль. Завтра во всех газетах доброжелатели объявят: из тюрьмы приехал, тюрьму и заслуживает...

- Най-най-энейну! Най-най-энейну!., - неслось от вечных гранитых камней.

"Когда-нибудь кончится это "энейну"?! Двадцать минут не переставая..." Снова поглядела на часы. Пора бежать, кормить Соломончика...

Соломончик держит деда за палец, смеется. Дед сегодня веселый.

- Все, доча! - говорит. - Расплатился.

С кем расплатился, не спросила. Главное, работу нашел. То-то отец все сразу накупил, а коляска просто чудо техники, раскладывается как угодно. Для зимы - крытый экипаж, для лета - две палочки на колесах.

- Молодец ты, папка! - Чмокнула отца в щеку. Хотела расспросить, какую нашел квартиру, но тут постучала "бабуля", поинтересовалась, не пришел ли Саша? У Софы неожиданно для самой себя вырвалось: не может ли бабуля одолжить ей немного муки? Отца попросила посидеть с Соломончиком: к приходу Саши испечет халу.

- Ха-лу?! - У отца от удивления рот приокрылся. - Ты что, доча?

Софочка бросила небрежно: - Тебе этого не понять.

... Саша постоял у дверей, зажмурясь и втягивая в сябя теплый запах печеного. Не сразу поверил, что пышную, с желтым отливом, поджаристую субботнюю халу испекла Софа. Испекла своими руками, для него. Поверив, забегал вокруг стола, радуясь, как ребенок.

Зажгли субботние свечи, пригубили вина. Никогда еще не было у Софочки такой праздничной субботы. Сашенька сиял, пел своим тенорком субботние песни, даже не эаглядывая и молитвенник. Будто никакого суда не было...

Ушел Саша поздно, на цыпочках, чтоб не разбудить детей. Из-за суда едва не сорвалась его очередная командировка. Теперь летит за детьми в Минск. Догонять израильских врачей, нанятых хасидской синагогой. Самолет улетал в воскресенье. С рассветом Софочка отправилась с Сашей в Лод, провожать. Дед остался с внуком. Вернулась в девять, к кормлению. Соломончик насытился, почмокал губами. Она уложила его в деревянную кроватку и услышала:

- Ну, все, доча! Пора и нам ехать...

- Ку-да?!

- В Россию, доча?

- Надолго?

- Навсегда. Возвращаемся домой...

У Софочки задрожали губы.

- Ты им все простила? - спросил Евсей, и глаза у него стали холодными щелками. - А я им не прощаю, поняла?!

У Софочки кровь бросилась в лицо.

- С кем у тебя счеты, не знаю. А к Дову я сама пришла. По объявлению, по своей воле.

- Са-ама пришла, - повторил Евсей зло. - Отца чуть в гроб не уложила. Когда узнал... - Он не договорил, отвернулся, начал поправлять одеяльце на мальчике.

Когда Евсей Трубашник узнал, какое коленце выкинула дочь, вырвалось у него, как Софа и предполагала: "Вся в мамочку! Такая же б..." А когда огляделся, услышал столько подобных историй, что долго не мог придти в себя. Дети! Только от титьки, а идут в "сопровождение". Словечко придумали, чтоб смысл затуманить. А что тут затуманишь? Четырнадцать-шестнадцать лет босявкам, снимают школьные переднички и идут на риск любой заразы, любого унижения и глумления. Ставят себя на грань уничтожения. Что происходит с детьми?.. Но более всего Евсея поразило то, что произошло с Натальей Иосифовной, бывшим завучем норильской школы, женщины щепетильной, строгих сибирских правил. В Норильске родилась, в семье ссыльных инженеров. Ученики звали ее "усачем" или "гусаром" за бесстрашие и черные усики под добротным еврейским носом и боялись, как огня. Мужчины за десять метров останавливались, кланялись. А тут едва удалось наняться сиделкой в сумасшедший дом, обмывать синильную старуху за четыре шекеля в час. Прочитала Наталья Иосифовна объявление: "Хочу близко познакомиться с русской до сорока лет, которая понимает и любит классическую музыку. И адрес. Не раздумывая, поехала к незнакомому любителю классики в далекий по израильским меркам город. Добралась в полночь. Кровать у меломана одна... Утром вернулась в Натанию, где училась в ульпане вместе с Евсеем и, стараясь не выказать смущения, призналась подруге, заметившей смятение на ее лице, что в грехах вся, как в репьях, стыдно на себя в зеркало глядеть, однако о своей попытке вырваться из сумасшедшего дома не жалеет. Еще страшнее смириться с судьбой...

Евсей глядел на нее во все глаза. Эта потерянная, кусающая губы женщина - Наталья Иосифовна?! Хватило мужества умчаться за тридевять земель без мужа, с матерью и дочкой, решилась, а что ее встретило тут?.. До какого состояния надо было дойти, с какой безысходностью и ужасом думать о своем будущем в Израиле, чтобы так сорваться?! Что же спрашивать с шестнадцатилетней девочки?! Умница, хоть аборта не сделала...

Куда бы не поехал, судьбы таких девочек, как Софа, неизменно поворачивались к нему во всей своей откровенности. Отовсюду, со всех сторон. Ехал на такси. Шофер - веселенький юный сабра, увидел на тротуаре двух молодых женщин и, оторвав руку от руля, воскликнул со страстью, причмокивая толстыми губами: "А вот и ваши русские девочки!" - И подмигнул побагровевшему пассажиру. Никак он не мог взять в толк, чего это вдруг пассажир потребовал остановить такси и выскочил из кабины невесть где, оглашая улицу бранью.

В другой раз Евсей чуть не избил человека на Центральной автобусной станции. Увидел, стоит уютного домашнего вида девочка со школьным рюкзачком за плечами, изучает расписание. Подошел к ней налитый вином самоувереный скот лет пятидесяти, принялся улещивать ее, уговаривать. У девочки лицо окаменело, словно слышать перестала. А тот наседает, настаивает, чего тебе по автобусам тереться, поедем в моей машине...